Не успел я ему ответить, как он захрапел. Подошел интересный отрывок; я его разбудил; он прослушал, затем снова стал спать. Три дня спустя представляли «Дон Жуана». Я прибыл в театр с утра и, найдя свое имя в книге регистрации присутствующих, записался для дальнейшего. Этот американец был уже в ложе, когда я прибыл. Я сел рядом с ним. В конце первого акта я попытался обратиться к нему с разговором, он промолчал. Спектакль закончился, он попросил у меня прощения за свое нетерпеливое движение при первом разговоре и захотел узнать, что я хотел ему сказать.
– Я хотел у вас узнать, понадобилось ли вам спать, и сказать вам, что я готов оказать вам услугу разбудить вас, когда надо.
– Давеча возможно, но на такой пьесе не только не спишь, но испытываешь такие сильные чувства, что не спишь потом всю ночь.
Этот комплимент тем более пощекотал мое самолюбие, что я был поражен, заметив столь же большое внимание на речитативах, как и на самых прекрасных кусках музыки. Он пригласил меня поужинать, и наша беседа, которая продолжалась добрых два часа, вращалась целиком вокруг театра. Он был энтузиаст Гольдони и Альфиери, которых называл двумя столпами нашей драматической литературы.
– Во Франции, – сказал он мне в заключение, – можно признать, владеют искусством пения столь же, как в Италии, но какое превосходство в построении пьес! Какой ум, какое подражание природе в делении на сцены и, в особенности, в игре актеров!
По завершении моей карьеры, в девяносто семь лет, и чтобы заполнить часы досуга, я отдал напечатать мои Мемуары. Я знаю, что критика упрекает меня за стиль, который не отличается ни блеском, ни выдержанностью. Я отвечу, что, отнюдь не собираясь писать историю значительного персонажа, но человека скромного, жизнь которого, заключенная в тесный круг, не несла в себе никакого блеска, я должен был попытаться выполнить ее языком простым; что, очерчивая события по мере их совершения, я должен был прибегать к умолчаниям, вызванным встречающимися иногда лакунами, которые я отнюдь не заполнял с помощью выдумок, как это делают иные, менее щепетильные. Одним словом, я писал без претензий и измышлений; я счастлив, если смог заинтересовать или просто развлечь кого-то на минуту.
Так профессор ботаники, прогуливаясь со своими учениками в поисках растений, которыми хочет обогатить свою коллекцию, называет их с высоты своей кафедры и объясняет их свойства; Как и он, я резюмирую все и описываю испытания, которым капризной фортуне нравилось усеивать мою жизнь. Я перечисляю города, в которых я жил, роли, которые я там играл, достойных персонажей общества, с которыми я сталкивался.