«Друг Сальери, мой любимый да Понте передаст вам эти строки; сделайте для него все, что сделали бы для меня: его сердце и его ум того заслуживают. «Pars animae, dimidiumque meae»» Он подписал и передал мне листок. Сальери в ту эпоху был один из первых композиторов, любимый императором и близкий друг Маццолы. Человек ума, столь же ученый, как и руководитель капеллы, он был весьма сведущ в литературе. Эта записка, которую я принес ему сразу по приезде, стала источником всех благ, которых я был удостоен в Вене.
Не владея тогда в достаточной мере немецким языком, первое время я общался только с итальянцами. Среди этих соотечественников я встретил очень образованного человека, большого почитателя Метастазио и замечательного импровизатора. Он говорил со мной о своем идоле и читал ему стихи, посвященные знатному немецкому сеньору, сотрапезником которого он бывал, и которые по его просьбе я сочинял. Слушая их, Метастазио выразил желание познакомиться со мной. Я был представлен ему моим новым другом; я был им принят с той учтивостью, которая была ему в высшей степени присуща и которая пронизывала его творения. Он говорил со мной о моих творениях и простер любезность до того, что захотел сам прочитать их в избранном кругу, собравшихся вечером у него; эти стихи были моей поэмой «Филемон и Бавкида». Метастазио начал это чтение, затем, устав, он передал мне рукопись, и я завершил чтение. Эта милость такого большого поэта, похвалы, которых он меня удостоил, имели большой резонанс в Вене. Увы! Мне больше не дано было счастья видеться с этим замечательным человеком, который в своих весьма почтенных годах сохранил всю свежесть и колорит молодого возраста и всю силу своего таланта; его беседа и советы были мне весьма полезны. Он умер вскоре от горя; возможно, нам не дано будет узнать причины этой смерти; люди любят приобщаться к интимным сторонам жизни великого человека.
Со смертью Марии-Терезии имперская казна была почти опустошена бесконечным количеством ее пансионеров. Этого штриха достаточно, чтобы понять, до какой степени куртизаны злоупотребляли великодушием благородного сердца этой владычицы. Семья Эдлинг де Коритц включала семь членов, из которых один был епископом. Эта семья получила от неисчерпаемых щедрот императрицы пенсионы для отца, матери, братьев, сестер и всех домашних слуг. Епископ оказался однажды тет-а-тет с государыней; говоря о нуждах его епархии, она спросила, не может ли она еще что-либо сделать для него или его родных. «Ваше величество, ответил святой прелат, мы все щедро одарены вашими милостями, остались только две старые лошади моего отца, добрые животные, которые служили ему в течение тридцати трех лет, и которых надо продать, потому что они слишком стары и их приходится кормить задаром». И мгновенно святой епископ получил три сотни флоринов в год на инвалидов – двух добрых животных его отца, которых не будут отныне запрягать. Иосиф II, при своем восшествии на престол, распорядился о временной отмене всех ее пенсионов, сохранив за собой право продолжить те из них, которые покажутся ему имеющими больше оснований на эту милость; по своей чрезмерной чувствительности Метастазио увидел в этой мере, которая была всеобщей, унижение и забвение своих давних и почтенных трудов; он почувствовал в ней столь невыносимое унижение, что оно стоило ему жизни. Император, между тем, позаботился написать ему сердечное письмо, в котором заверял, что он никоим образом не подразумевается в этом решении, и что его пенсионы ему будут сохранены; это письмо пришло слишком поздно. Что до меня, то, благодарение небесам, я не боялся подобной смерти; ревность, зависть и несправедливость – единственное, что было всегда моим уделом.