Когда
окончательно пришел в себя — никого не было. Я лежал на холодном цементе около
щитов. Исправив предохранитель, поднялся к себе в квартиру и припал к иконе
преподобного Серафима. “Преподобие отче Серафиме, радуйся в бедах и обстояниих
помощниче скорый”.
Окончив свой
рассказ, Игорь встал, заварил чай, и разлив его по кружкам, продолжал:
— В юности я с
приятелем, сынком одного театрального деятеля, бродяжничал по Руси. Мы были
что-то вроде хиппи. Обросли патлами, бородками, не мылись и даже зубы не
чистили. В кубинских мешках из-под сахара прорезали дыры для головы и для рук и
ходили в таких одеяниях. Раз в Суздале, где много старинных церквей, на площади
мы потешали иностранных туристов, отплясывая дикий танец. Они, скаля зубы, нас
фотографировали и кидали нам деньги и сигареты.
Вдруг, откуда
ни возьмись, появился странный старик, ну, вроде пустынника какого-то с посохом
в руках. Он растолкал туристов и пролез вперед. Встал и стал смотреть на нас.
Смотрел, смотрел, а потом как закричит на нас: “Вы что это, паразиты, землю Русскую
поганите!” Да как начал нас своим посохом охаживать. Мы — бежать. Он за нами.
Забежали в какой-то сарай, отдышались. Входит старик, садится на дрова и
говорит: “Ну, ребятушки, так нельзя, нельзя так, милые, грех это, то, что вы
делаете. Убогий Серафим вам этого не простит”. “Который Серафим?” — спрашиваю.
“Я, — говорит, — этот Серафим”. Тут на нас такой сон напал, ослабли сразу
как-то, завяли. Правда, мы были и подвыпивши основательно. Перекрестил нас
старик и ушел, а мы повалились на сено и захрапели. Проснулись только вечером.
Старика нет. А был ли он? Может, нам приснилось? Но приятель говорит: был
старик, даже колотил нас палкой. Вот и синяк на руке есть.
И так на нас
этот старичок подействовал, что бросили мы хипповать. Поехали домой.
Я после этого
первым делом к церкви прибился, принял святое крещение по-православному.
Батюшка меня прямо в Неве окрестил. Вот, удостоился, даже алтарник теперь.
Слава Богу за все.
Прошло время,
мы с Игорем расстались. Бог весть, какими судьбами, он поехал учиться в
Германию, в Мюнстер, на богословский факультет. Учился, недоучился. Мотнуло его
в Мюнхен, в православный монастырь, где он каялся, плакал и печатал катехизисы
в монастырской типографии. Затем занесло его во Францию. Где-то около
Страсбурга устроился он привратником в православном эмигрантском монастыре, где
доживают свой век древние сановитые старухи из России. Он по-прежнему при
алтаре: подает батюшке кадило, ходит со свечой, чистит и уметает алтарь.
Погрузнел, взматерел, но все такой же кроткий и смиренный.