Однажды,
остановившись на ночлег в одной деревне, он взял лежащий на дворе топор, в лесу
срубил молодой дубок толщиной в руку и соорудил из него большой крест от
подбородка до чресел. На заброшенной колхозной МТС он нашел круглую скобу с
кольцами на концах, раскалив толстый гвоздь, прожег в верхней части креста
сквозную дырку, продел туда проволоку и привязал ко кресту железную скобу,
окрутив ее тряпичной лентой. Выпросив у старухи-хозяйки ржавый амбарный замок,
перекрестился и одел себе ошейник со крестом. Старуха продела в кольца скобы
замок и ключом на два поворота замкнула его. Выходя на дорогу, Кузьма бросил
ключ в деревенский пруд. И, по слову отца кашевара из Крыпецкого монастыря,
отныне стал крестоносителем, удивляя народ и возбуждая в сердцах жалость и
сострадание. Он ходил с этим во всю грудь и живот деревянным крестом по городам
и весям, повсюду рассказывая, что это — покаянный крест за Каинов грех, который
совершил по пьяной лавочке по молодости, по глупости, и теперь этот крест он не
снимет никогда и ляжет вместе с ним в могилу.
Принимали его
хорошо даже в городах. Настоятели после окончания богослужения, во время
которого Кузьма, стоящий всегда сзади всех, басом подпевал церковному хору,
приглашали его к трапезе и кормили до отвала, да еще на прощание совали в руку
небольшую толику денег. Но особенно и даже с почетом принимали его в деревнях.
Бабы жалели и плакали, слушая его горемычный рассказ. Кормили его хорошо.
Кузьма по деревенской привычке, когда кормят “на халяву”, ел жадно и много. И
бабы, жалостливо качая головами, подкладывали ему на тарелку еще и еще, пока
он, одуревший от еды, не валился на лавку и храпел во всю мочь. Бабы подходили
к нему на цыпочках, целовали крест и грязную руку святого странника-страдальца.
Были даже случаи исцеления, особенно от беснования. От такой кормежки щеки у
Кузьмы округлились и изрядно вырос живот, покаянный крест принял
полугоризонтальное положение и торчал вперед, словно пулемет. Однажды в
украинском селе его приняла одинокая вдова. Она приложилась ко кресту, плакала
и просила Кузьму помолиться за умершего хозяина. На стол была выставлена уйма
всякой снеди. Тут были и галушки, и вареники, и паляница, вареная свинина и
большая бутыль с самогоном-первачом. Кузьма наелся, как барабан, опрокинул
стакан первача и завалился спать, предварительно не забыв помолиться. Кровать,
предоставленная вдовою, была богато уснащена перинами, подушками и пружинным
матрасом, блохи и клопы изгнаны, и Кузьма сразу уснул, оглашая весь дом лошадиным
храпом. Ночью пришла вдова и разбудила его. Кузьма сел на кровати, спустил на
пол волосатые ноги, протер кулаком глаза и, сообразив, в чем дело, разгневался
до невозможности. Он кричал так, что, наверное, было слышно на все село: