Позднее я научился скрывать свою веру. Прятать крестик в потайной карман рубашки. Писать сочинения о революционерах и покорителях целины. Но при этом не отрекаться от веры, от памяти о дедушке. Тогда многие веровали так, тайно. Слава Богу, что сейчас иные времена, и никто уже не оскорбит, не выгонит с работы человека только за то, что этот человек – православный.
Я ничего не написал о том, как дед служил. Потому что мне, врачу, а не священнику, судить об этом трудно. Да, я помню, как он молился, как пел (особенно молитву ко Пресвятой Богородице: «Под Твою милость прибегаем, Богородице Дево…»). Помню, что он служил без сокращений и спешки, что очень не нравилось о. Викентию. Тогда, из времен житья у деда, мне запомнилось выражение, сказанное о ком‑то из праведников: «он ходил пред Богом». Так вот, лучше всего сказать о дедушкиных службах именно так: он «ходил» пред Богом. Или «предстоял» пред Ним. Скажу одно — он служил так же просто и искренне, как и жил.
Помню Пасхальную службу, которую он совершал. Мы пришли в храм рано, часов в десять вечера. Несмотря на то, что до начала службы было еще долго, а возле входа на кладбище стояли милиционеры, не пропускавшие в храм молодежь, внутри было полно людей, по праздничному одетых, и старых, и молодых, с сумками и узелками в руках, от которых сладко пахло сдобой и изюмом. На середине храма Иван Егорович читал Апостол. Потом началась заутреня, и, наконец, в полночь, крестный ход. Мы шли вокруг храма со свечами в руках и пели: «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на Небесех…», а вокруг стояли люди, тоже со свечами в руках. Некоторым не хватило места, и они стояли среди могил, так что мне казалось, что это мертвые поднялись из земли, чтобы услышать радостную весть о том, что Христос воскрес, и «смерти жало сокрушися», и «сущим во аде свет возсия». Обойдя вокруг храма, мы остановились у его дверей. Они были закрыты. И тогда дедушка, трижды крестообразно осенив их рукой, в которой позванивало дымящееся кадило, возгласил: «Слава Святей и Единосущней, и Животворящей и Нераздельней Троице…», а потом вдруг громко запел «Христос Воскресе из мертвых…», и в его голосе звучали и радость, и мольба. Казалось, что он привел нас к вратам рая, и просит у Христа Воскресшего, чтобы Он дозволил войти…не ему, а тем, кого он привел за собой, как приводит отец любимых детей. Он был в ту ночь необычайно светел и радостен. И никто не знал, что жить ему остается меньше недели.
В Фомино воскресенье мама не пошла в храм, а я, простудившись после запуска в луже очередного кораблика, тоже сидел дома. Дедушка отчего‑то задерживался, так что обед уже успел остыть. Странное дело, но Хромка вел себя беспокойно, а потом вдруг ни с того ни с сего принялся выть. Мы насторожились. Вдруг кто‑то заколотился к нам в окно. Мама открыла форточку и увидела перепуганную и запыхавшуюся уборщицу Неониллу: