Лишь тогда Анна поняла, что
перед ней – мать.
***
Как же она радовалась
приезду Анны! Даже согласилась выключить телевизор, чтобы несущиеся из него
громкая музыка и хохот не мешали их беседе. Да и зачем он ей, когда сейчас с
нею Анна, ее любимая девочка, ее младшенькая… Как же она скучала по ней! И вот
Анечка приехала, и теперь все у них снова будет хорошо. А телевизор пусть
отдохнет. Ведь она его и включает только потому, чтобы не было так страшно
одной в пустой квартире. Особенно ночью – после больницы она отчего-то стала
очень бояться темноты и одиночества, так что, бывает, даже спит с включенными
светом и телевизором… Милка-то опять где-то шляется… А самой ей ни убрать, ни
приготовить…да и готовить нечего – пенсия только через неделю будет, а то, что
оставалось, Милка забрала. Сказала - на продукты, да, как ушла вчера вечером за
ними в магазин, так и пропала. Видно, снова запила…
-Мама, - с трудом выговорила
Анна непривычное для нее слово. – А ты вспомни - чья она дочь? Кто ее такой
воспитал? Неужели ты не понимаешь, что сама во всем виновата?
Мать с недоумением посмотрела
на нее:
-Так что же мне теперь делать,
Анечка?
Анна уже собиралась ответить:
«покаяться и уверовать в Господа», как вдруг входная дверь громко хлопнула и
послышался хриплый женский голос:
-Эй! Что случилось? Есть тут
кто живой?
Вслед за тем в кухню с дурацкой
ухмылкой на опухшем лице ввалилась Милка. И, заговорщически подмигнув Анне,
водрузила на стол рваный пластиковый пакет, из которого извлекла бутылку с
плескавшимися на дне остатками водки, а также кусок весьма подозрительного на
вид чебурека.
-Эт-то т-тебе, мам… С
приездом, монашка! Слушай, у тебя сотни взаймы не найдется? Чес-слово, вечером
отдам…
Спустя десять минут Анна уже
шла по улице к ближайшему магазину. Разумеется, не за бутылкой, хотя Милка
прямо-таки сгорала от желания выпить за приезд любимой сестренки. А просто за
продуктами. Потому что иначе им пришлось бы сидеть голодными. Ведь по милости
Милки в доме было, как говорится, хоть шаром покати… Вдобавок, она хорошо
помнила, что «от ласки у людей бывают совсем иные глазки». Мать Феофания
настаивала на том, чтобы она помнила пятую заповедь. Что ж, если это нужно для
того, чтобы мать крестилась, Анна будет вести себя, как примерная и любящая
дочь. Лишь бы только эта спившаяся дура из вредности чего-нибудь не выкинула…
И опять опасения Анны
подтвердились. Когда она втаскивала в квартиру сумку, битком набитую
продуктами, Милка встала на пороге, преграждая ей путь. И, косясь в сторону
кухни, где сидела мать, зашептала Анне на ухо, обдавая ее густым запахом
перегара: