Едва войдя в атриум>12,
я замер в недоумении. Потому что роспись, когда-то украшавшая его стены,
бесследно исчезла. Вот и оборвалась еще одна нить, связывавшая меня с моей
семьей. Потому что эти стены когда-то расписывал мой отец.
Он был художником. Более того
– знаменитым художником. Его работы украшали дома знатнейших и богатейших людей
Рима. Отца называли вторым Апеллесом>13 и засыпали заказами и деньгами.
Говорили, будто боги, люди и животные на его картинах и фресках нарисованы так,
словно еще миг – и они оживут. И это было правдой.
Вот и на фреске, которую мой
отец делал для атриума Аттилия Кальва, боги, пирующие на Олимпе, выглядели совсем
как живые люди. Полунагие небожители и небожительницы, возлежа среди цветов в
самых живописных позах, обнимали друг друга и пили нектар из переполненных чаш.
На них с высоты своих тронов смотрели Юпитер с Юноной>14 и нежно
улыбались друг другу. У их ног с кувшином в руках сидел юный Ганимед, готовый
по первому зову своего господина вновь наполнить ему чашу. Не замечая, что из
наклонившегося кувшина сладкой струйкой течет на землю нектар… И остается лишь
протянуть руку, чтобы вкусить этот напиток богов, делающий человека подобным им…
Нечастный отец! Он слишком
гордился своим даром. И хотел быть не «вторым Апеллесом», а первым из всех
художников былого и грядущего. Он надеялся достичь этого с помощью восточного зелья,
что погружает человека в причудливые сны наяву… как же эти сны посмеялись над
ним, превратившись в кошмарную явь! Его картины становились все более и более страшными,
так что вызывали уже не восторг, а ужас. Прежние почитатели и заказчики
оставили отца. Он потерял рассудок. И, когда его безумие стало очевидным и
опасным, мать поспешила отправить меня на Кос. А сама осталась с ним. Через
четыре года от начала своей болезни отец умер. Мать пережила его на восемь лет…
Последнюю встречу с отцом мне
никогда не забыть. В это время он уже превратился из некогда знаменитого художника
в забытого всеми безумца. И затворился своей спальне. Он отказывался от еды и не
хотел видеть никого из людей. Даже мою мать. И с бранью гнал ее прочь, когда
она приносила ему пищу и пыталась уговорить его хоть немного поесть. Я
догадывался, что отец что-то рисует. Ведь и прежде, еще будучи здоровым, он за
работой забывал о сне и еде. Неудивительно, что я сгорал от любопытства увидеть
его новую картину. И однажды осмелился заглянуть к нему.
Отец в тунике, заляпанной
красками, стоял лицом к стене. А на ней уходила под воду гибнущая Атлантида. Статуи
богов летели с пьедесталов прямо на головы тем, кто взывал к ним. Люди, еще миг
назад занятые своими делами, в ужасе бежали, видя, как под их ногами
разверзается земля, сбивая с ног и затаптывая друг друга. Мать закрывала собой
перепуганных детей. Юноша тащил на себе престарелого отца. Но рядом вор снимал
драгоценное ожерелье с шеи бездыханной женщины, а мускулистый мужчина в одежде
воина за ногу стаскивал с коня девушку с перекошенным от страха лицом. А вдали беззаботно
веселились разряженные люди, еще не ведая о приближении смерти… Я замер в
ужасе. И в этот миг отец обернулся ко мне. Его лицо было искажено безумием,
глаза лихорадочно сверкали: