Морская
Она прислушивалась, как утекают под колёсами проспекты — горячие и шумные, как реки, которые когда-то здесь бежали к югу, а теперь скитались по подвалам, под площадью сливаясь с городской водой. Она смотрела, как убегают в прошлое квасные бочки на колёсах, покрашенные жёлтым и заржавевшие опять, как убегают безымянные фонтаны, где моют свою бороду бродяги; как лавочки — тяжёлые, с изогнутыми спинами — спешат нестройным караваном вдоль бульвара, где снег идёт в июне, а в декабре всё больше дождь. Она скрывалась на сиденье суетливого такси от угрюмых памятников — бронзовых памятников, гранитных памятников, мраморных огромных памятников, — чьи лица никогда не улыбались, а причёски не разлетались даже от октябрьского ветра. Она смотрела — «Как в глаза покойника, честное слово» — в пустые окна старых зданий с траченной морозами лепниной — безмысленные окна комнат, где то ли не живёт давно никто, то ли живёт кто-то очень одинокий и печальный.
В машине не работал кондиционер, водитель предложил открыть окно и бардачок — «Тогда вполне нормально можно ехать», — но она соврала, что ей не жарко.
Она врала: «Всего каких-то три недели — и я дома», — подругам, матери, консьержке возле лифта, мальчишкам и собакам во дворе и консулу в посольстве. А консул отвечал, что все так говорят. Она врала Человеку Без Имени — единственному на этом перенаселённом свете, кто занимался только тем, что ждал в её квартире из шестнадцати углов. Врать на бегу намного легче — и она бежала; бежала так, что приходилось возвращаться: за паспортом, в котором был билет на самолёт, за хрустящими кульками с чёрным хлебом и за альбомом с грустными цветами на обложке.
В такой же жаркий день двенадцать лет назад — она незнамо почему вспомнила об этом, усевшись, наконец, в такси — в такой же точно летний понедельник она по почте получила запах моря.
Запах моря. Тонкая, длинная тонкая нить, которая тянется к морю. В детстве ей никак не могли втолковать, что такое запах; если время объясняли на часах, любовь на поцелуях, то запах взрослым ну никак не удавалось показать: «Раз у него нет лап, как запах от духов цепляется на маму? Раз у него нет глаз, то как он попадает прямо в нос? Раз у него нет крыльев, то как он разлетается от мусорного бака по всему двору?» Но посередине осени, когда весь город выбирает: выглядеть нелепо или мёрзнуть, — ей на глаза попалась нитка паутины, плывущая по ветру: «Вот он — запах!» — и она тянула мать к кустам жасмина, где от каждой ветки, от каждого вянущего цветка тянулся свой собственный — тонкий, едва заметный запах.
