графиня Нордстон и Китина мать. В своём чувстве ревности и неприязни к другой женщине, к той, которой сравнительно хорошо, пусть даже всего лишь по человеческим меркам, женщины не останавливаются ни перед чем, чтобы навредить. Их не останавливает даже материнское чувство. (Более того, можно говорить о том, что некрофильная «сваха» есть заместитель такой же матери, пусть по жизни и жухлой.) Желание навредить, как замечено, — характерное свойство всякой некрофильной женщины, яркой или жухлой, присуще практически всем, потому что число биофилок исчезающе мало. Ровно столько, сколько есть к ним их
половинок.
* * *
В.: Да, было так хорошо идти по берегу Яузы и слушать про Анну Каренину, Кити, княжну Марью, Наташу…
П.: Разве слушать? Обсуждать! Я после таких обсуждений не успеваю записывать твои идеи.
В.: Да какое обсуждение? Моей роли — никакой. Я — это лишь отражение тебя.
П.: Не надо. Это я не успеваю за тобой идеи записывать. Вернее, дорабатывать до уровня словесного оформления. И ещё неизвестно, для кого полезней и приятней подобные обсуждения: для тебя или для меня! Да и вообще я тебе так благодарен…
В.: За что?
П.: За всё. За то, что ты существуешь. За то, что мы с тобой встретились. Ведь всё-таки это случилось после твоей молитвы. Хотя молился и я… Благодарен тебе за то, что стал так понимать Толстого. Так, как до встречи с тобой не мог и надеяться… Ведь если бы не рассмотрение тебя, если бы не было столь отчётливо сказано взять в руки Толстого, я бы ни за что не понял бы ни его, ни, главное, тебя… Да и самого себя тоже! Спасибо тебе…
В.: И тебе… Только мне неудобно…
П.: Что?
В.: Что ты так за мной. В больнице. Ведь получилось, что самое трудное досталось тебе. Не родителям, не матери, не отцу, не брату — а тебе. Тебе было очень неприятно?
П.: Нет… Я только в первый момент испугался, когда прихожу — а у тебя температура сорок, лежишь под капельницей и вдруг — теряешь сознание. Я тогда растерялся — бросился за медсестрой… Возвращаемся — а ты уже в себя пришла. Та только ушла — ты опять провалилась.
В.: Представляю… Потом эта ночная рубашка в крови! Повязка… Потом рвать начало…
П.: Всё ерунда. Хорошо я догадался руки тебе на виски положить. Сам до сих пор не знаю, почему я так сделал. Но положил и даже ни о чём не думал, ничего не представлял. А только температура у тебя тут же стала падать. Получаса не прошло — а уже стала 37,4 и выше уже больше никогда не подымалась.
В.: Мне теперь с тобой за всю жизнь не расплатиться.
П.: А ты разве будешь… э-э-э… стараться?
В.: Буду.
П.: Представляю… Рас-пла-тить-ся! Э-э-э… Ох, не тревожь ты моего воображения! А то я уже начинаю