Виталий, заглатывая комья земли, стискивая зубы, смотрел с ненавистью.
Зеки, замерев, смотрели с неподдельным любопытством, скрывая внутренний страх, скалясь, нервно перекидываясь смешками, показывая другим, что они не «рабы», а такие же, как и он смотрящий.
Тот, удовлетворённый своим давлением на зеков, с ухмылкой оскалился. Виталий, выдерживая их смешки и взгляды, с вызовом стал, есть землю, гордо поднимая голову сплюнув всю это «кашу» местному божку на ногу.
Тот от неожиданности испуганно отшатнулся.
Кивок головы «божка» и зеки, как саранча тут же накинулись с кулаками и криками на Виталия, пиная того до полусмерти.
Заметив это, к ним подбежали два охранника, на ходу избивая заключенных. Один из них, все тот же рыжий охранник, начал горланить что есть мочи обезумевшей толпе, та его не слышала, он буквально окунулся в «серую», бесформенную массу тел, от нее исходил запах крови и смерти.
Хватая за химок, тот волоча, потащил Виталия с прогулочной зоны.
При этом брызгая слюной, выведенный из себя едва сдерживаясь, чтобы не пустить в ход дубинку, с выпученными глазами, орал:
– Ну, ты, гордый, меня уже достал!
– Иди, охладись в карцере!
– Ща, рапортану, наверх.
– И в «лёдную».
Избивая, стуча по голове кулаком, как молотком, свирепея:
– Пусть там, твои мозги на место встанут, дикарь! – зло выкрикивая. – Это тебе не съемочная площадка, где снимается криминал. Жизнь. Урод!..
Глядя на грязное лицо, зло, смеясь:
– Считай, что «братва» уже приняла за терпилу. Вошедший в кураж, он потащил Виталия за собой, как перышко.
Заключенные и «смотрящий» злорадно хихикали, переглядываясь, скалились, кучкуясь в рядах «своих», зло, сплевывая и улюлюкая в след удаляющимся с прогулочного двора.
Сержант – конвоир, выходя из шока не понимая, смотрел с осужденным, то на зеков, то в след удаляющего охранника. Казалось бы, тот ещё пару минут назад шутил с тем балагуром, рыжим «добряком». Он с испугом вытирал со лба выступивший пот.
Жизнь за колючей проволокой была, сравни солнечному затмению, и это не в силах был переварить мозг, что из рабочего состояния временами приходил в негодность, напрочь стирая из памяти всякую суету.
Вечер наступил незаметно, день был стерт из ушедшего дня, словно всё происходило не с ним, с Виталием.
Попав в мрачное помещение карцера, каменный мешок, где после уличного света так темно и неуютно, буквально всё подавляло. Безысходность коробила душу.
Виталий, стоя на коленях у стены, собирая с неё влагу, смачивал сухие губы.
Зажимая руками голову, раскачивая ею из стороны в сторону, от собственного бессилия в сложившейся ситуации, сквозь зубы промычал, переходя на вой затравленного зверя, сотрясая стены каменного мешка волной внутреннего протеста.