Историческое заблуждение Барреса и выстроенной на такой идеологии рейнской политики заключалось в том, что она покоилась на силе миссионерской веры, которая давно была утрачена. Франция всё еще питалась воспоминаниями о своей успешной миссии, когда во время ее революционной войны ей счастливо свалились с неба рейнские территории, так как французские революционные солдаты, как военные представители этой идеи тогда обладали силой, с которой она в значительной степени духовно согласовывалась, а существовавший здесь абсолютистский порядок больше не имел никакой жизненной силы. Эта единственная в своем роде ситуация и теперь должна была свести всю идеологию к французской миссии в отношении Рейнланда. При этом забыли только, что действительность, между тем, стала совершенно другой.
Недостаточно было того, что Пруссия изображалась рейнландцам как опора абсолютистского гнета, чтобы уже на этом могла быть основана действенность миссионерской идеи Франции. Воззрение Барреса при содействии антисепаратистских пфальцских чиновников проходило мимо того факта, что «жестокая Пруссия», в действительности, не имела отношения к «гнету» в Рейнланде. Открывшаяся антипрусская пропаганда Франции совершенно не понималась рейнландцами. С другой стороны, и внешнему наблюдателю представлялась полностью не объяснимой антипрусская пропаганда этого периода, так как Пруссия уже демократизировалась и посредством веймарской конституции была лишена гегемонистского положения в Германии. Это становится ясным, если эту конституцию анализировать с точки зрения идеологии французской миссии в отношении Германии. – Пруссия должна быть абсолютистской, даже если она фактически управляется демократическим образом; Пруссия должна угнетать Рейнланд, даже если об этом не идет и речи – иначе не может быть обоснована демократическая миссия Франции в отношении Рейнланда! Как носитель демократической миссии, Франция снова и снова нуждалась в противостоянии абсолютистскому государству, в отношении которого она провозглашает лозунги свободы, и собирается сделать действенной свою миссию. Только так может быть осознано это явное насилие над действительностью.
В результате пришли к следующей гротескной ситуации: идеологи типа Барреса, которые, возможно, сами серьезно верят в политические, экономические и культурные симпатии Рейнланда к Франции, поставили перед Парижем политическую проблематику, представляя исторические воспоминания, как конкретную реализацию в современной эпохе, и будущее французской внешней политики изображали с лучезарным оптимизмом.