Вслед за мальчиком мы проникаем внутрь. Свет падает неровными пятнами сквозь дыры между брусьями. На поперечной балке, на уровне человеческого роста, закреплена верёвка. На конце верёвки петля. Петля затянута на шее крупной серой кошки. Несчастное животное беззвучно дёргается, отчаянно пытаясь высвободиться. Оно извивается, насколько позволяет гибкий кошачий хребет. Оно пытается содрать верёвку мощными задними лапами. Но от всех движений петля лишь туже затягивается.
Мальчишку начинает бить дрожь. Он стремглав бросается к животному, пытается освободить, расслабить узел, которым завязана петля. Узел слишком тугой, пальцам не хватает силы. К тому же, кошка висит слишком высоко, приходится тянуться, чуть ли не на цыпочках. Больше всего Вася боится, что не успеет, и кошка умрёт. Кошка продолжает дёргаться.
Василия – взрослого, наблюдающего вместе с нами сцену из своего детства, – начинает бить дрожь. Его глаза уже блестят слезами. Он протягивает руки к изображению, делает шаг… и проходит насквозь. Втянув голову в плечи, кусая губы, возвращается к своим ангелам.
Мальчишка, всхлипывая, дёргает узел. Внезапно сбоку, из тёмной полосы, выходят двое пацанов постарше, лет двенадцати – тринадцати. Вася вздрагивает, выпускает из рук верёвку. Кошка бьётся в судорогах. Вася взирает на подростков с тем же ужасом, с каким несколько минут назад смотрел на мою бесовскую личину. Старшие подступают к нему, оттесняя от кошки. Вася пятится.
– Не бойся, мальчик, – спокойно обращается к нему один из подростков. – Мы тебе ничего не сделаем. Эта кошка поцарапала нашего друга и теперь должна умереть. Уходи отсюда.
Вася пятится. Беззвучно шевелит губами. Ему отчаянно жаль кошку. И отчаянно страшно: кажется, что если он попытается вступиться, то разделит её участь. Взрослые мальчишки представляются ему демонами, бездушными монстрами. Он резко разворачивается и бросается наутёк. Не видеть, не думать, забыть… Как будто ничего и не было вовсе…
Изображение исчезает. Мы все четверо какое-то время тупо пялимся на кусок пространства, где только что разворачивались события. Сейчас там не видно ничего, кроме сухой серой пыли с россыпью булыжников.
– Он сострадал, – резюмирует Проводник. – И сейчас сострадает. Так же сильно. Он способен сострадать.
Да, сострадание – дар, тем более ценный, что в наше время встречается всё реже. Я собираюсь с мыслями.
– Жалко… кошку, – всхлипывает Василий-взрослый. У нас здесь слёз, как правило, не стесняются.
Мне тоже жалко кошку. (Кстати, надо запомнить тех двоих, что её вешали. Возможно, они скоро попадут ко мне…). Я симпатизирую кошкам. И даже как-то провела выходные в кошачьем теле. Они грациозны, мудры, независимы. Они индивидуальны. У них есть собственное достоинство. Они мстят за оскорбления, как и мы.