Прямо из дежурки он позвонил Егоркину.
— Ну, как, Петь, подменишь?
Егоркин около четырех лет прослужат в угрозыске и тихо-тихо ушел, вовремя сообразив, что дело это сильно на любителя.
— Отчего не помочь? — Егоркин подышал в трубку. — Только это, Коль, без обиды… пятьдесят штук потянешь?
Плюнуть бы ему сразу в рожу. Но теперь ведь вся жизнь такая — как за границей. С матери родной берут деньги!
В кармане у Никифорова лежало три золотых десятки, и он сказал:
— Согласен!
— Когда отдашь?
— Ну что ты за скотина, Егоркин? При первой встрече! — Он резко положил трубку на рычаг, чтобы тот не успел отказаться.
Монету он продал прямо на Даниловском рынке тихому узбеку, который чах над своими сухофруктами. Тот потер николаевский профиль о рукав, покачал на руке, вопросительно посмотрел на Никифорова.
— Семьсот, — сказал Никифоров. — Не хочешь, не бери!
Узбек спокойно вынул пачку пятидесятитысячных. «Продешевил! — догадался Никифоров. — Ладно, что теперь…» Его не то чтобы злила, но все же как-то подзуживала мысль, что все эти деньги могли быть его. С голоду они, ясное дело, не помирали при Нелькиной работе, но все-таки… Ладно, обойдемся!
Возвращаясь домой, он заглянул в рыболовный магазин «Утренняя зорька», благо по пути, и купил себе за сто пятьдесят тысяч бинокль. Дома прихватив кое-какой еды и бутылку воды, засунул все это в спортивную сумку. Туда же затолкал теплую куртку и такие же штаны: нигде так не мерзнешь, как в засаде! После этого позвонил Нинели.
— У меня тут дела, кис, частный бизнес. До утра придется исчезнуть…
Что-то наподобие измены она в голове не держала, поэтому отреагировала по-деловому, по-свойски:
— Надо тебе это?..
— Обещают миллион.
Нинель, самой собой, не сомневалась, что речь идет лишь о миллионе «деревянных».
— Значит, богатым будешь…
— Возможно. Ты, Нель, к телефону сегодня не подходи. Я тут сказал, что мы отвалили с тобой на денек.
— Если бы!..
Через час он уже был возле станции «Сухаревская», спокойно шел по Сретенке, читая названия переулков, пока не набрел на нужный. Мочалов переулок был невелик, Никифоров прошел его минут за семь. Черного дома здесь не было и в помине. Значит, где-то во дворах, подумал Никифоров и нырнул под арку одного из проходных. Погулял по нему из конца в конец и вернулся. Нельзя сказать, что на душе его было совсем спокойно. «Да что я в самом деле! — одернул он сам себя. — Пока еще ни во что не влип. Попросили поработать частным детективом — это теперь в порядке вещей…»
То, что он искал, оказалось в третьем или четвертом дворе. Дом был действительно черный и выглядел необычно. Цвет, определяя его облик, являлся в то же время и как бы его униформой. Это первое, о чем подумал Никифоров, увидев темную эту обитель. И не стал входить во двор, чтобы не мелькать под окнами. Напротив был неплохой, удобный, на его взгляд, дом эпохи конструктивизма — всего в четыре этажа. Слуховое окошко над крышей было открыто, и Никифоров подумал, что на чердаке могут жить бездомные. Но это даже к лучшему! Если бы чердак был заколочен или завешан жэковскими амбарными замками, началась бы головная боль, знакомство с лишними людьми, объяснения и в результате — лишняя засветка. С бомжами же всегда можно договориться или взять за глотку, если надо. Бомжи, они в общем-то безобидные. А уж если припугнуть…