– Пипо тогда уже умер.
– Но он любил вас.
– Вы ничего не знаете, Голос! Вы находились в двадцати двух световых годах отсюда! И, кроме того, я не себя называла ничтожеством, я говорила о Маркано!
– Но вы же не верите в это, Новинья. Потому что знаете об одном добром и благородном поступке, оправдывающем жизнь этого несчастного человека.
Новинья не понимала, откуда взялся этот панический ужас, она знала только, что должна заставить его замолчать, прежде чем он назовет… Хотя какое доброе дело мог совершить Кано?
– Как смеете вы называть меня Новиньей! – крикнула она. – Уже четыре года никто не зовет меня так!
В ответ он поднял руку и кончиками пальцев провел по ее щеке. И столько робости было в этом жесте, будто перед ней подросток. Он напомнил ей Либо, и этого она уже не могла вынести, схватила его руку, отвела и рванулась мимо него в комнату.
– Убирайтесь! – выплюнула она. – И ты тоже, Миро!
Сын быстро поднялся с кровати и отступил к двери. По его лицу было видно, что, несмотря на все то, что он уже видел в этом доме, ее ярость все еще заставала его врасплох.
– Вы ничего от меня не получите! – рявкнула она Голосу.
– Я пришел не для того, чтобы забирать у вас, – спокойно ответил он.
– И от вас мне тоже ничего не надо! Совсем! Вы для меня ничто! Слышите? Ты – ничтожество! Lixo, ruína, estrago – vai for a d’aqui, năo tens direito estar em minha casa![24] У вас нет права находиться в моем доме!
– Năo eres estrago, – прошептал он, – es solo fecundo, e vou plantar jardim aí[25].
А затем, прежде чем она успела ответить, закрыл дверь и ушел.
По правде говоря, ей нечего было бы ответить ему. Его слова совершенно ошарашили ее. Она назвала его «эстраго», но отвечал он так, будто это о себе она говорила как о пустыне. И она говорила с ним грубо, используя оскорбительно-фамильярное «tu» – «ты» вместо «o senhor» или более свободного «você». Так можно разговаривать с ребенком или с собакой. Но когда он ответил ей в той же интонации, с той же фамильярностью – это словно подразумевало совсем другое. «Ты не пустыня, ты плодородная земля, и я посажу здесь сад». Так мог обратиться поэт к своей возлюбленной или даже муж к жене. «Ты» стало нежным, любовным, а не дерзким. «Как смел он, – прошептала она про себя, дотрагиваясь до щеки там, где коснулась его рука. Он очень жесток, я не знала, что Голос может быть таким. Епископ Перегрино совершенно прав. Он опасен – неверующий, антихрист, он вошел запросто в те места моего сердца, которые я оберегала как святыню, куда не пускала никого, никогда. Он наступил на те жалкие побеги, что еще росли на этих камнях. Как жаль, что я не умерла до того, как повстречалась с ним, он уничтожит меня, он наверняка покончит со мной до того, как завершит свои поиски».