Они не смогли узнать ничего стоящего и были достаточно опытны в своем грязном ремесле, чтобы не терзать меня беспрерывно. Но я довольно долгое время не знал об их уходе и вообще о чем бы то ни было. И когда боль вновь подняла меня, за окном был бледный день.
Скамья стояла у стены, и на ней снова был кувшин и еще блюдо с чем-то вроде замороженного сала.
Я подполз к скамье, выпил горькой воды, и мне стало чуть-чуть лучше, но прошло много времени, прежде чем я решился попробовать пищу. Только сознание, что необходимо иметь силы, заставило меня двигаться и давиться этой тошнотворной пищей.
Теперь я знал: Озокан похитил меня в надежде обменять на оружие и информацию – без сомнения, для того, чтобы с их помощью захватить королевский трон. Дерзость этого акта означала, что он либо имел сильную поддержку и мог противостоять законам ярмарки, либо надеялся столь быстро захватить трон, что власти не успеют выступить против него. Безрассудство его поступка граничило с крайней глупостью, и я не мог поверить в такие его надежды. Только позже я сообразил, что он уже настолько перешагнул границы, что ему ничего больше не оставалось, как держаться этого опасного пути. Он не мог повернуть обратно.
Нечего было и думать, что капитан Фосс заплатит за меня требуемый выкуп. Хотя Торговцы были тесно связаны между собой, и начальство вело себя честно со всеми, ни команда «Лидиса», ни вся добрая слава Свободных Торговцев не может и не будет подвергаться риску ради жизни одного человека. Эл Фосс может только пустить в ход машину йикторианского правосудия.
Знает ли он, где я? Что сталось с Лалферном? Если ему удалось удрать, то Фосс уже знает, что я похищен, и может принять контрмеры.
Но сейчас я должен рассчитывать не на пустые надежды, а на собственные силы. Я думал и думал.
Как ни измучен я был, я пустил в ход мыслеуловитель. Сейчас как раз было такое место и время, когда могут помочь только отчаянные методы.
Поскольку мыслеискатель по-разному действует у разных рас и народов, я не надеялся на какое-то открытое сообщение, может, и вообще ничего не будет.
Получалось, будто я пытаюсь вести перехват радиопередачи в таком широком диапазоне, что мой приемник ловит лишь смутный узор.
Я уловил не слова, не отчетливые мысли, а только ощущение страха. И эта эмоция временами была такой острой, что было ясно: тот, кто излучал ее, был в опасности.
Укол здесь, укол там – возможно, каждый из них сигнализировал об эмоциях разных людей, защитников крепости. Я поднял голову к бледному окошку и прислушался. Оттуда не доносилось никаких звуков. Я кое-как встал и посмотрел. Да, уже день, узкая полоска солнечного света на той стороне.