– Я не могу отправить тебя в тыл, пока не прекратилось легочное кровотечение! – обратился я к нему. – Но для этого ты должен лежать совершенно спокойно! Сейчас я сделаю тебе укол, инъекцию так называемого S. E. E., которая сразу успокоит тебя и избавит от боли. Самое лучшее для тебя, если ты уснешь!
Я ввел ему в вену раствор S. E. E. И уже через тридцать секунд Ламмердинг удивленно сказал:
– Странно! Я совершенно не чувствую боли! Такое ощущение, словно я опрокинул несколько рюмок шнапса. Должен признаться, я чувствую очень приятное опьянение! Что это за штуковина?
– Это смесь скополамина, энкадола и эфетонина, которая служит, выражаясь медицинским языком, для подавления психики.
Когда в комнату вошел Маленький Беккер, чтобы справиться о самочувствии Ламмердинга, тот уже закрыл глаза.
– Сейчас он спит, – шепотом сказал я, – легочное кровотечение должно вскоре прекратиться. Но вот с его рукой дело обстоит гораздо серьезнее – еще неизвестно, удастся ли полностью восстановить все ее функции!
– Не шепчитесь, как школьницы! – неожиданно подал голос Ламмердинг. – Я тоже хотел бы знать, как мои дела. В настоящий момент я не совсем вменяемый, Беккер! Ты должен знать, доктор ввел мне лекарство, подавляющее мою психику!
Руди Беккер и я вышли на улицу и остановились около выложенных в ряд павших товарищей, тела которых вскоре должны были отправить в Малахово[98] на военное кладбище. В самом начале лежал лейтенант Олиг. Он был застенчивым молодым человеком, немного боявшимся сарказма Ламмердинга, обожавшим Кагенека и не устававшим удивляться непосредственности Штольце. Вот и он отправился в свой последний путь: Шток, Якоби, Дехорн, Шепански, Больски, Штольце, Кагенек, Петерман, Олиг… Казалось, что бесконечный ряд павших боевых товарищей протянулся вдоль всей заснеженной деревенской улицы до тлеющих в конце деревни руин догорающих домов. Они были хорошими солдатами и отличными товарищами, большинство из них родилось в Вестфалии или в Рейнской области. Надеясь на скорое возвращение домой, они, как и все восемьсот офицеров и рядовых нашего батальона, уверенно отправились на войну. Раньше их было восемьсот, а после кровопролитных боев этой ночи осталось только девяносто девять.
Утром мы составили целую колонну из повозок, на которых в Малахово должны были доставить раненых. На большой санитарной повозке, в которую были запряжены две сильные немецкие упряжные лошади, лежали Ламмердинг, Кизо и еще четверо тяжелораненых. Остальных раненых разместили на санях, которые тянули низкорослые местные лошадки. Ламмердинг находился в полубессознательном состоянии и почти не реагировал на наши рукопожатия. Нам будет очень не хватать его черного юмора, остроумия и непоколебимого хладнокровия.