Смех имеет место и меру, и шутка тоже имеет место и меру; если кто-либо превышает эту меру, получается бессмыслица, но если кто-либо преуменьшает эту меру, получается недостаток чувства меры; ведь люди считают смех пороком только в известной мере, так же как считают и шутку пороком только в известной мере, если же шуткой преследуется польза, а смехом преследуется то, ради чего смех и существует, шутка становится серьезностью, а смех достоинством.
Однако я не хотел бы ввести тебя в заблуждение этой книгой и не хотел бы скрыть от тебя ее недостатки, потому что она не может вместить все, что ты хочешь, и не может передать то, что нужно, как это ей подобало бы; ведь есть много таких рассказов, которые стоит только начать — и люди узнают, о ком именно идет речь, даже если бы мы не хотели этого и не назвали бы никаких имен, достаточно было бы упомянуть лишь то, что намекало бы на эти имена, например, сказать: «друг», «близкий», «скрытный», «приукрашивающий себя». В этом случае польза, которую вы бы извлекли из подобного рас сказа, не окупила бы безобразной несправедливости по отношению к этим людям. Таким образом, одна глава этой книги окончательно отпадает и книга, несомненно, от этого сильно страдает. Но эта глава была бы самой богатой подобными рассказами и больше всего привела бы тебя в восторг. Есть и другие рассказы, которые не имеют никакой славы, а если бы они и славились, то в них нет никакого указания на действующих в них лиц, и определить их героев невозможно. А ведь прелесть их заключалась бы лишь в том, что можно было бы узнавать действующих в них людей, ты бы мог установить связь лиц, описанных в рассказах, с их прообразами и с людьми, достойными такого описания. Опустить же то, что связывает события и размышления о них между собою, означало бы сделать рассказ вполовину менее тонким и забавным. Ведь если бы человек связал забавный рассказ с Абу-ль-Харисом Джуммайном, или с Хайсамом ибн Мутаххаром, или с Музаббидом, или с Ибн Ахмаром, то, хотя бы он и был невыразительным, все же получился бы превосходным, как можно только пожелать; а если бы он создал забавный рассказ, яркий по существу, остроумный по смыслу, а затем приписал бы его Салиху ибн Хунайну, или Ибн ан-Навва, или кому-нибудь из ненавистных людей, то рассказ оказался бы невыразительным, диже стал бы серым, а ведь серое хуже невыразительного. Точно так же если бы ты создал речь о благочестии или проповедь людям, а затем сказал бы: «Это речь Бакра ибн Абдаллаха аль-Музани, или Амира ион Абд Кэйса аль-Анбари, или Муаррика аль-Иджли, или Язида ар-Раккаши»,— то красота бы ее удвоилась, и такое приписывание придало бы ей свежести и возвышенности; а если бы ты сказал: «Ее произнес Абу Каб ас-Суфи, или Абд аль-Мумин, или Абу Нувас, поэт, или Хусайн аль-Хали», то, по существу, в ней осталось бы лишь то, что в ней действительно есть, или, лучше сказать, ты ошибся бы в ее оценке и умалил бы ее значение.