нему) счастья русского мужа. Рыжий кот-пьянчужка жирует в своем, кошачьем, раю…
Потихоньку идет отсчет 100 лет одиночества.
Знаю, что жестоко
Так с тобою говорить,
Мы все одиноки
Даже в час своей любви.
В жизни или смерти
Человек всегда один,
Где-то больше света,
Где-то чуть плотнее дым.
Ангел там, на небе,
Ставит в окна по свече,
Чтоб забросить невод
И ловить сердца людей,
Чем улов богаче,
Тем больней смотреть в глаза,
Ничего не значит
Здесь даже детская слеза…
Образы накатывали волнами, слова сами выстраивались в нужные цепочки, одобрительно позвякивали два амулета — серебряная черепашка и медальон с великими символами инь и ян. Казалось, что весь московский и подмосковный мир должен взорваться благодарными аплодисментами, а на месте взрыва должны расцвести тысячи алых и белых пионов.
Знать, что завтра будет,
Я сегодня не хочу,
Пусть зажечь забудут
Наверху мою свечу.
Да, мы одиноки!
Но обмани себя в мечтах —
Может быть, жестоко
Говорить с тобою так…
Стой, оглянись,
Даль так темна!
Стой, мы одни —
Лишь ты и я…
Кода так и не была написана.
Или дурость, или неистребимая наивность, через которую и приму когда-нибудь погибель свою, затуманили мне тогда глаза. Дуб, автор музыки, — которая по настроению так напоминала эпохальную по ощущению одиночества и отчаяния «November Rain» группы GUNS'N'ROSES эпохи своего расцвета, — молча выслушал мою восторженную декламацию. И это молчание сразу меня отрезвило.
— Э-э, неплохо, неплохо, но… — промямлил Дубинин.
— Но? — эхом повторила я, ставя на могилках китайских пионов, которые должны были расцвести, крестики из гнилых щепок. Так в детстве, на даче в подмосковном Алабино, мы с сестрой хоронили в зарослях бузины аквариумных рыб, дохнувших одна за одной от какого-то страшного рыбьего недуга.
- Я, конечно, попробую попеть, — сдался Дуб, — хм, завтра позвоню…
«Попробую» означало одно: «Ваш номер, сударыня, не пройдет. Ни-ког-да-с»,
— Я попробовал, — омерзительно бодро прозвучало в телефонной трубке на следующее утро, — и жена послушала. Знаешь, что она сказала? «Такие чудесные стихи, и такое говно твоя музыка».
(Необходимое примечание: В настоящее время Дуб может отказаться от своих слов, ссылаясь на то, что ничего не помнит. Мол, амнезия, как у каждого второго героя американского сериала «Санта Барбара»).
— … музыка. Может, напишешь что-нибудь поговнистее?
Хорошенькая просьба прозвучала из уст старого приятеля. Такого я еще не слышала. Бывали другие комбинации, вроде «Ну что за дерьмо Пушкина сочинила!», или «Бред какой-то!», или «Что, совсем сбрендила наша старушка?».