С замчища прискакал брат Альберт — белый плащ заляпан кровью, порван, па латах вмятины от мечей.
— Князь там? — поспешил узнать Валленрод.
— Неизвестно,— ответил монах.— Бешено отбиваются.
— Приведите кого-нибудь! — бросил рыцарям маршал.
Весьма скоро к нему подогнали копьем озлобленного старика.
— Спроси, где князь Витовт? — сказал Валленрод переводчику.
Толмач спросил.
— Не знаю! — ответил старик.
— Он прибыл в город?
— Нет! — ответил старик.
— Может, ты не видел?
— Точно не прибыл,— сказал старик.— Был бы князь, вас бы здесь не было.
Услышав от толмача такой довод, великий маршал раздраженно повел рукой. Старика отвели и зарубили.
Однако какая обида, подумал Валленрод, если старый болван сказал правду и дьявол вновь уберег своего выкормыша. Стоило ли ему, великому маршалу, мерзнуть всю ночь в лесу, слушать вой волков, чтобы сделать мелочное дело. Избить этот языческий городишко мог любой.
— Бешено отбиваются! — желчно выкрикнул Валленрод в лицо брату Альберту.— Кто? Чем? Вербой? Всех перебить.
— Брат Фридрих! — оскорбился рыцарь.— Твой один меч сделает больше, чем десять наших.
Это значило: сам, мол, стоишь, боишься; попробуй-ка, покажи храбрость.
— Ты прав, брат,— спокойно ответил Валленрод и поскакал в гущу боя.
А на Слонимской, Виленской, на Песках народ хватал луки, секиры, цепы; стрелами валили крыжацких коней, пеших крыжаков били цепами и кистенями, закрывались в дворах, сбивались в десятки, заграждали улицы, и легкая поначалу рубка безоружных теперь оборачивалась для немцев немалой тратой людей.
На замчище, куда поскакал Фридрих фон Валленрод, горел ожесточенный, рукопашный бой. Уже много полегло волко-выских бояр, и немцы, наступая, близясь к церкви и замковым избам, победно кричали. В этот тяжкий для бояр миг из храма вышел отец Фотий. Был в золотых ризах. Подняв напрестольный крест, он сказал: «Господи, дай мне силы!» — и бог услышал и дал, и отец Фотий звучным, как в молодые лета, голосом воспел: «Да воскреснет бог, и расточатся врази его, и да бежат от лица его ненавидящие его. Яко исчезнет дым, да исчезнут...» И рядом с отцом Фотием стал старый Матвей Суботка, высоко держа святую хоругвь с ликом Пречистой матери божьей, и тоже запел. И вышли из церкви и стали рядом с отцом Фотием и Матвеем Суботкой седые старухи и отдали песне всю боль и силу своих скорбящих сердец. И кто из бояр угасал духом — воспрял, и кто ослаб мощью — окреп, и кто отступал — остановился. А в хор, в поющих богу людей, понеслись, жикая, стрелы; обходили отца Фотия, но не обходили старух, и те тихо опадали на землю, и сухие их руки творили последний крест ради победы бьющихся с врагом сынов и внуков, и мученицы волковыские отходили на небеса святыми. И в хоруговника Матвея Суботку ударили железные немецкие стрелы, и выпала из разжавшихся рук святая хоругвь. И пришел смертный час отца Фотия — вонзились в него стрелы, и оборвалась, замерла песнь, и он упал поперек паперти, преградивши вход в церковь ее врагам.