Король Сигизмунд и королева Варвара встречали великого князя на замковом дворе. После взаимных многословных уверений в радости свидания князь Витовт попросил королевскую чету принять от него и великой княгини Анны скромные дары. Перед королем пронесли на перчатках двенадцать соколов, потом двенадцать кречетов и столько же седых канюков; провели свору из двенадцати великолепных борзых; провели двенадцать вороных рысаков, потом двенадцать каурых аргамаков, потом повели двенадцать седых скакунов под седлами из золотой парчи; кони, гордо переступая, стучали о камень двора золотыми подковами. Сигизмунд, заметив золото на копытах, побледнел. «А, защемило! — весело подумал Витовт, следивший за королем сквозь прищуренные веки.— Небось, сам помчишь на конюшню подковы отдирать». Потом пронесли двенадцать золоченых круглых щитов, и столько же овальных, и по дюжине копий и дротиков; пронесли дюжину собольих шапок, вышитых жемчугом, и по столько же собольих колпаков, куньих рукавиц и опять же куньих рукавов, шитых жемчугами; пронесли двенадцать кафтанов и двенадцать шелковых платков, и двенадцать восточных ковров; тридцать бояр несли сороками соболей, и еще тридцать сороками же несли горностаев.
Ильинич успел раза три пройти перед королем — ведя аргамака, потом неся копья, потом меха, и присмотрелся: Сигизмунд был рослый, дородный детина с плутоватым лицом;
глаза его зорко впивались в каждую вещь, полные приоткрытые губы легко шевелились, словно вели счет. Нарумяненная королева Варвара, молодая, но плоская, как немецкий щит, Андрею совсем не понравилась — ни в какое сравнение не шла с Софьей. И взгляд у нее был какой-то кошачий, блудливый; встретишь на улице, если не скажут — королева, подумаешь — потаскуха. «Ну,— думал,— буду рассказывать Софье, ни за что не поверит!»
А подарки не кончались. Несли двенадцать чаш из позолоченного серебра, и двенадцать пар покрытых золотом ножей, и четыре оправленных в серебро охотничьих рога, и соболью шубу, шитую жемчугом с двенадцатью чистого золота пуговками, и двенадцать белых полотенец, с золотым шитьем, и большое шитое золотом полотенце с золотой бахромой, и три пары унизанных жемчугом башмаков, и еще тридцать сорокой соболей, и двенадцать скатертей, украшенных золотой нитью, и опять собольи рукавицы, и еще полотенца, и еще шелковые платки, и еще драгоценные шапки, и еще меха.
Все это принималось королевскими псарями, конюхами, сокольничими, мечниками, сотнею мелких слуг и уводилось в глубины двора, уносилось в покои замка под искренние восхваления королевы и короля Сигизмунда, который, радуясь таким непредвиденно богатым дарам, приговаривал себе для душевного равновесия: «Видит бог, я не принуждал этих людей везти сокровища; могли прибыть и с пустыми руками; я был бы не менее счастлив послужить против войны; и было бы лучше, если бы прибыли без ничего, ведь что там ни говори, а жемчуга, золото, горностаи — это нажим, подкуп. Но дух короля,— решил Сигизмунд,— должен быть тверд!»