Одна цель была достигнута, и теперь наступала пора успокоить туманными обещаниями этих несчастных поляков. Пусть заговорят первыми — тогда сохранится в силе произведенное впечатление, а он даст милостивый ответ.
Князь Витовт не замедлил с вопросом:
— Следует ли нам понимать слова короля так, что если на день Иоанна Крестителя возобновится паша война с Орденом, то и венгерский король разорвет перемирие и выступит с войском на помощь крестоносцам?
Спросил и впился рысьим взглядом в глаза Сигизмунду.
Грубый был вопрос. «Выступит с войском?» Может, выступлю, а может, и нет, думал Сигизмунд. Нельзя же так прямо, по-бычьи, в лоб. Кто знает, что будет через два месяца. Может, невыгодно станет выступать с войском. Зачем вообще говорить о войсках. Помощь и помощь, а какая — бог определит.
— Увы! — вздохнул Сигизмунд.— При всем нашем миролюбии мы не сможем быть хладнокровными наблюдателями и принуждены будем, хоть искренне не хотим, пересмотреть условия столь ценимого нами мира с королем Владиславом. Но,— повеселел он,— это крайний случай, до которого, по нашему убеждению, дело не дойдет. Мы сделаем все доступное нашим силам, чтобы затушить искры пожара и обратить перемирие в мир. Я сам обращусь к великому магистру Ордена Ульрику фон Юнгингену, а если потребуется, то сам поеду в Мальборк, и день святого Иоанна огласится не кликами войны, а радостными приветствиями вновь обретенного мира. Разумеется, если король Владислав и великий кпязь Александр не станут возражать против моей мирной миссии.
— Мы по достоинству оценим такие усилия! — ответил Витовт.
Дальше и говорить было не о чем. Поездка оказывалась совершенно бесплодной, даже ненужной, вредной, так как Сигизмунд громогласно заявил себя на стороне Ордена. Редкой же красоты кони, одежды, драгоценные меха, сожалел Витовт, были выброшены коту под хвост. Сотню копий лучше было нанять за эти меха. Никаких усилий Сигизмунд не приложит, а если и приложит, то ничего путного они не дадут, поскольку Орден доброю волею от Жмуди не откажется. Стоит же крестоносцам надавить на Сигизмунда, он и впрямь ввяжется в эту войну, и полякам придется защищать южные границы, держать в замках, а не вести против немцев достаточное число рыцарей. И носит же земля такую жадную сволочь, думал Витовт. Ведь знал, о чем пойдет речь, и знал свой ответ, так зачем было темнить, когда Генрик Цилейский сговаривал с ним эту встречу? Дрянь из дряней, то-то года не проходит, чтобы кто-нибудь не пытался убить или отравить. И было, вспомнил, уже отравили, так лекарь, будь он трижды проклят, приказал повесить короля за ноги вниз головой. Так и провисел, что туша, все двадцать четыре часа; у другого морда лопнула бы от налива крови, этому подлецу все нипочем. Плюнуть бы и уйти не простясь, но грубить не годилось — Сигизмунд не преминул бы использовать такую ошибку, и тлела надежда, что к сказанному при всех король сделает пояснения без свидетелей, тем более что он приглашал «доброго брата Александра» и поляков к обеденному столу.