Аделаида, влетев на крыльцо, распахнула входные двери…
Мама была занята. Она убирала квартиру. На появление дочери мама никак не отреагировала. Она продолжала, согнувшись, заметать на совок мусор. Аделаида немного насторожилась. Она не видела маминого лица, мама стояла к ней спиной, но по этой напряжённой спине Аделаида нутром почувствовала исходящую от неё опасность. Она постаралась кинуть пробный камешек:
– Мамочка, я две пятёрки получила! – Жизнерадостно доложилась Аделаида.
– Молодец, – мама как будто специально не хотела обернуться.
Аделаида лихорадочно вспоминала, что такого могло произойти, от чего у мамы не очень хорошее настроение, ломала голову, но ничего такого не могла вспомнить.
– И одно замечание по поведению, – добавила она уже дрогнувшим голосом.
– Это плохо, – голос мамы не изменился, оставаясь ровным, без всяких оттенков, но спина напряглась ещё больше. От этой спины летели искры, она казалась сгустком энергии, которая требует немедленного выхода. Аделаида поняла – это последние доли секунды, и мамина спина разогнётся в диком прыжке пантеры.
«Чего это она? – Аделаида волновалась, терялась в догадках. – И про пятёрки я сказала, и про замечание».
Тут её взгляд скользнул по кухонному столу…
В самом его центре, рядом с графином для воды стояла её собственная полуоткрытая коричневая коробка от китайского термоса, которую ей мама же и подарила… Может, ей обратно коробка нужна? Может, она пожалела, что отдала её Аделаиде? А так, если забрать коробку обратно, можно в неё снова положить термос и когда идёшь в гости – подарить кому-нибудь. Мама часто так делала. Брала что-то из дома, потом подыскивала другую коробку…
Значит, пятёрки, говоришь, – мама вдруг как в замедленном кино приставила веник к стенке и обернулась к Аделаиде.
– Да. Две. – Аделаида кивнула.
– И замечание одно, так? – Голос мамы начал вибрировать, как случайно задетый турецкий ятаган легированной стали…
– Да, одно… – Аделаида, сделав глубокий вдох, набравшись храбрости, заглянула маме в лицо и… испугалась…
Оно было чёрным и страшным. Какая-то то ли неудачная маска, то ли гримаса, но лицом это назвать было никак нельзя: глаза стали такими огромными, что, казалось, они вот-вот выкатятся окончательно и упадут на пол. Губы сложились в тонкую кривую линию.
Извини, мамочка! – Аделаида сделала попытку, минуя все пункты сценария, подойти сразу к финалу, минуя скандал. Тогда она ещё была слишком маленькой и просто не понимала, что ход событий изменить уже практически невозможно. И нет никакой разницы – поняла ли она свою вину или не поняла. Мамин спектакль должен был быть сыгран, и сыгран без всяких промедлений. С метанием предметов, с пробежками отца и его извечным невыносимым «башина вур!», с оглушительными криками и рёвом Аделаиды, с кизиловой палкой для взбивания шерсти в материнских руках и с неподдельным интересом в Сёмочкином взоре.