Второй
художник оставил надпись на восточном откосе западного окна южного рукава в
нижней части изображения Аарона, среди цветущих трав позема: "Упало, ну
шеундоб Софроме" ("Господи, не помилуй Софрома"). Рядом же
черной краской изображена маленькая фигурка художника в монашеской рясе,
приникшая к ноге пророка. Это один из лучших художников, расписывавших храм,
автор пророков и "Тайной вечери". Он же оставил еще более странный
автограф: в том же проеме окна, на западном откосе, у ног пророка Даниила
красной краской скоро набросана фигурка быстро идущего монаха с распятием в
левой руке, направляющегося к Кресту, стоящему на постаменте. Между Крестом и
фигуркой изображение Распятого, данное лишь с помощью нимба и капелек крови,
сочащихся из ран Христа.
"Не
помилуй Софрома"!.. - какое непостижимое смирение! Отцы говорили:
"Осуди себя сам, и Бог тебя оправдает". Да! В наше гордое время не
встретишь таких надписей. Древние святые художники, творя свои непревзойденные
шедевры, и не думали увековечить свои имена: как резко отличает их эго от наших
современников!
В наши дни
стало обыкновенным - гвоздем или осколком кирпича нацарапать на древней стене
или поверх какой-нибудь древнейшей фрески в заброшенном храме свое имя
огромными буквами. Любым способом запечатлеть, "увековечить",
навязать свое "я" другим, желание громко крикнуть: "Я есть, я -
такой-то, я тоже был здесь," - какая нелепость! Какая страшная болезнь
времени! Сколько таких несчастных душ, страдающих от неудовлетворенного
самолюбия, снедаемых тщеславием, жаждущих хоть как-то запомниться, отметиться в
этом скоропреходящем мире, в бурлящем, быстро утекающем потоке жизни.
Только
Христианство освобождает человека от такой болезненной потребности, уводя
сыновей своих из этого непостоянного, почти что иллюзорного мира в мир
непреходящей радости, в вечное, нетленное и нескончаемое бытие. Каждый
христианин ощущает себя на земле странником. Даже вся эта глубоко
содержательная, утонченная, неземная красота христианских храмов - только
слабый отголосок, легкое прикосновение, отблеск, отзвук вечной жизни,
благовестие о грядущем Царстве Славы Божией. Появляются на земле эти
благовестия с Неба и тают во времени, будто бы чудесные вспышки неземного
света. Так прошла и растаяла, унеслась опять на небеса великолепная красота
Бетанского монастыря. Мы застали только последний, уже угасающий, отблеск этого
яркого чуда, но и он еще так много может сказать душе, ищущей горней красоты.
Когда стоишь
сегодня на Богослужении в полупустом храме, смотришь на выцветшие фрески,
воображение невольно рисует былое их великолепие, все богатое убранство, сонм
отцов, благоговейно внимающих древним напевам службы, почтенного игумена с
иеромонахами в алтаре, где-то подле северной колонны стоящих царских особ:
когда-то и сама царица Тамара стояла здесь... и вдруг каким убогим, жалким,
пустым покажется сегодняшнее наше время! Как ослабела и обесцветилась наша
вера! Все сегодня в нашей христианской жизни стало каким-то поверхностным,
поспешным, все делается напоказ, не ради Богоугождения, вяло, безжизненно.
Никто уже не напишет таких глубоких, таких духовно содержательных святых
изображений, никто не станет уже так кропотливо вырисовывать каждую прожилку на
бесчисленных райских цветах и не найдет терпения и времени, чтобы покрыть
тонким кружевом камни стен. Интересы и вкусы людей сильно изменились, немного
находится сегодня людей, действительно ревнующих о благоукрашении храма
Божиего. А древние фрески все больше стареют: краски блекнут, исчезают. Черные
контуры осыпались и превратились в белые: белые зрачки глаз, белые брови,
разрез губ, белые "тени" на ликах, как будто изображения Святых стали
негативными. Может быть, это от того, что и мир наш стал негативным по
отношению к святости: черное зовется теперь белым и белое черным? Святые фигуры
на фресках как будто скрываются в толщу стен от все более развращающегося
человечества.