Весь храм покрыт был скульптурными украшениями, вперемешку с высеченными клинообразными надписями В целом получалось величественное и мрачное здание, от которого веяло жуткой таинственностью. Храм был обнесен стенами из гранитных глыб, которые, суживаясь в коридор, подходили к ступеням плоского холма.
Вдруг из храма послышались гулкие редкие удары в какой-то чудовищный барабан, покрывшие своим гудением и звуки труб, и шум толпы. С каждым ударом барабана все кругом постепенно стихало. Прекратились танцы или церемонии на плоском холме, и танцующие встали неподвижным полукругом. Народ, теснившийся около холма и храма, замер в ожидании.
Среди мертвой тишины неслись только удары барабана, и гул его, как гром, перекатывался в горах. Но вот замер последний отзвук последнего удара. Странная зловещая музыка зазмеилась из недр храма и с каждой минутой росла и ширилась и вдруг вместе с процессией жрецов вылилась из дверей храма на площадку пирамиды. Весь воздух наполнился несметными роями жужжащих звуков, будто действительно кругом порхали и реяли незримые насекомые.
Пьер не успевал следить за быстрыми сменами впечатлений от этих, казалось, сонных видений и невольно подчинялся неведомому ритуалу, как и вся огромная толпа, тесно сгрудившаяся внизу.
Впереди процессии шел главный жрец с золотым обручем на голове в виде змеи и с посохом в руках, который оканчивался не то бронзовым, не то золотым орлом, распростершим крылья. Одеты жрецы были, как и те, что танцевали на холме, в белые хитоны. Такие же белые пояса охватывали их стан, а за поясом у каждого было по огромному бронзовому ножу вроде ятагана.
Пьер взглянул на своих хартумцев. Загорелые смуглые лица их были бледны, но они сидели все так же неподвижно. Встретившись взглядами с Пьером, они проговорили вполголоса:
— Аллах архамту!..[26]
— Уус мин билляхи!..[27]
Сердце Пьера сжалось, и он крикнул им:
— Аллах керим!..[28]
Эти дети пустыни, ради своих семей пошедшие с ним в неведомый им путь, были на его совести, ибо неизвестно было, чем вся эта история кончится. Тяжелые предчувствия, выходя из глубин подсознания, томили его.
Между тем странная процессия остановилась у верхних ступеней храма. Главный жрец поднял свой посох, музыка оборвалась, и снова мертвая тишина воцарилась повсюду.
Воздев руки, жрец начал что-то говорить мерной речью. Пьер напряженно слушал непонятный язык и уловил только два слова, часто повторявшихся: «Саинир» и «Бакаб».
Когда кончил главный жрец, другие жрецы ответили ему нараспев какими-то гимнами, махая курильницами с благовонными смолами, а толпа испустила вопль, выкликая: