Прежние
врачи-специалисты придавали большое
значение причинам психического характера,
вызвавшим душевное заболевание; в
настоящее время так поступают и
неспециалисты, повинуясь невольному,
но совершенно верному инстинкту. Мы
пошли той же дорогой и стали возможно
тщательно исследовать биографии больных
с психологической точки зрения. Труд
наш был щедро вознагражден, ибо оказалось,
что в большинстве случаев душевная
болезнь разражается в момент сильной
эмоции, вызванной, так сказать, вполне
нормальными обстоятельствами. Далее
мы убедились, что в начавшейся душевной
болезни появляются многие симптомы,
остающиеся совершенно непонятными для
того, кто руководствуется одними
анатомическими воззрениями. Если же
смотреть на эти симптомы с точки зрения
индивидуальной биографии, то они сразу
делаются понятными. Побуждениями к этой
работе и величайшей помощью в ней явились
для нас фундаментальные исследования
Фрейда о психологии истерии и сна.
Думаю, что
несколько примеров гораздо нагляднее
объяснят это новейшее направление
психиатрии, нежели сухие теоретические
рассуждения. Чтобы по возможности яснее
показать ту разницу воззрений, о которой
идет речь, сначала я изложу историю
болезни так, как это было принято до сих
пор, а затем приведу объяснения, даваемые
новейшей теорией и характерные для нее.
Беру следующий
случай:
Больная -
32-х лет, кухарка; не обременена
наследственным предрасположением к
душевным заболеваниям; всегда усердно
и добросовестно исполняла свои обязанности
и никогда не отличалась ни эксцентричностью,
ни чем-либо, указывающим на ненормальность.
В последнее время она познакомилась с
молодым человеком, за которого собиралась
выйти замуж. С этого знакомства она
стала проявлять некоторые странности:
жаловалась, что не нравится своему
жениху, часто бывала не в духе, капризничала,
стала задумываться; однажды она отделала
свою праздничную шляпку бросающимися
в глаза красными и зелеными перьями; в
другой раз купила пенсне, чтобы носить
его на воскресных прогулках с женихом.
Ее внезапно стала мучить мысль, что зубы
ее нехороши, и она решила приобрести
вставную челюсть, хотя в этом не было
безусловной необходимости. Она дала
вырвать себе под наркозом все зубы. В
следующую же ночь она подверглась
приступу сильного страха. Она плакала
и причитала, говоря, что проклята и
погибла навеки, ибо совершила великий
грех: она не должна была вырывать зубов;
она просила окружающих молиться за нее,
чтобы Бог простил ей этот грех. Все
старания урезонить ее и убедить, что
вырывание зубов отнюдь не грех, оказались
напрасными. Ничего не помогало; она
успокоилась лишь к рассвету и весь
последующий день проработала. Но в
последующие ночи припадки стали
повторяться. Когда меня позвали к
больной, она была спокойна. Лишь взгляд
был несколько рассеянный. Я заговорил
с ней об операции, причем она старалась
и меня убедить в том, что вырывать зубы
вовсе не страшно, но что это большой
грех; разубедить ее в этом не было
возможности. Она постоянно повторяла
жалобным, патетическим голосом: "Я
не должна была позволять вырывать зубы;
Да, да, это был большой грех; Бог никогда
не простит мне его". Этим она уже
производила впечатление душевнобольной.
Через несколько дней состояние ее
ухудшилось, так что ее пришлось поместить
в дом для умалишенных. Приступ страха
стал длительным и более не прекращался.
Это и было помешательство, которое
продолжалось месяцами.