Неизвестно, сколько прошло времени, но Минокити разбудил снег, падающий на лицо. Дверь хижины оказалась распахнутой настежь, а в дверном проеме маячила смутно видимая фигура женщины в белом.
Миг – и она уже стоит посреди хижины. Склонившись над Мосаку, незнакомка дохнула ему в лицо и дыхание ее было подобно маленькому снежному смерчу. Потом она повернулась к Минокити и склонилась к его изголовью. Парень пытался вскрикнуть, но тело ему не повиновалось, и крик застрял в горле. А незнакомка наклонялась все ниже… вот ее лицо почти коснулось щеки Минокити, и тут она улыбнулась и прошептала:
– Я собиралась обойтись с тобой, как со всеми остальными, но что-то мне тебя жалко стало. Ты молод и красив, Минокити, пожалуй, я не стану губить тебя. Но, смотри, если проболтаешься кому-нибудь хоть словом о том, что видел этой ночью, тебе не жить! Помни, что я сказала!
Женщина выпрямилась, неуловимым движением повернулась и вышла из хижины. Минокити пошевелил рукой, понял, что подвижность вернулась к нему, вскочил и выглянул за дверь. Да только ничего не увидел, кроме летящей в лицо поземки. Он закрыл дверь и положил у порога несколько поленьев, чтобы ветер снова не распахнул ее. Но ведь они и в прошлый раз прикрыли дверь так, что ветер бы с ней не справился… Парень недоумевал: уж не привиделось ли ему странное существо в белом? Может быть, это просто часть сонного видения? Он позвал Мосаку, но старик молчал. Минокити протянул в темноту руку, коснулся лица старого дровосека и вскрикнул. Руку ожгло холодом. Старик был безнадежно мертв, тело его успело окоченеть и покрылось инеем.
К рассвету непогода улеглась. Утром пришел паромщик и нашел в своей хижине бесчувственное тело Минокити рядом с насмерть замерзшим Мосаку. О парне позаботились, отогрели, и вскоре он пришел в себя. Но промерз он изрядно и потом долго болел. Да и смерть старика на него подействовала угнетающе. О том, что привиделось ему в хижине во время бурана, он никому не рассказывал. Поправившись, он вернулся к своему занятию – каждое утро отправлялся в лес, а возвращался уже в сумерках с вязанками дров. Его матушка потом продавала их на рынке.
Прошел год. Однажды зимним вечером Минокити возвращался по обыкновению домой и на дороге нагнал девушку, шедшую в ту же сторону. Он вежливо поприветствовал весьма привлекательную попутчицу, и она ответила таким приятным голосом, будто рядом певчая птица пропела. Раз уж им оказалось по дороге, вскоре они разговорились. Девушка поведала молодому дровосеку, что зовут ее О-Юки , она с недавних пор сирота и теперь идет в Эдо , где у нее оставались какие-то дальние родственники. Может быть, они подыщут для нее место служанки. Минокити уже через пять минут разговора был очарован действительно очень симпатичной спутницей, а чем дальше, тем она казалась ему все более красивой. Краснея, он поинтересовался, не обручили ли ее в детстве родители. В ответ она рассмеялась и сказала, что никогда не была связана никакими обязательствами. И она в свою очередь поинтересовалась, был ли Минокити женат или обручен. Он отвечал, что из родных у него осталась только мать, но и она пока не заводила разговор «о достойной невестке», дескать, рано еще. После этих взаимных признаний молодые люди некоторое время шагали молча, но, как говорит пословица, «при желании глаза говорят не хуже рта». На подходах к деревне Минокити и О-Юки настолько освоились друг с другом, что дровосек предложил девушке переночевать у них в доме. Девица посмущалась немножко, но быстро согласилась и отправилась вслед за ним. Мать Минокити встретила незнакомку приветливо, покормила ее горячим ужином и сама не заметила, как буквально влюбилась в скромную красивую девушку. Она принялась уговаривать О-Юки погостить у них еще, поскольку в Эдо спешить той было незачем. Так и получилось, что О-Юки вообще не пошла дальше, а осталась в доме Минокити, поскольку его мать нашла-таки себе «достойную невестку».