но кому похоть рассказала о своем наличии. Пожалуй, толстяк
живет так успешно лишь от того, что не знает о том, что тело
его состоит из песка, деньги его пахнут потом, а дыхание —
пепел. И сила его незнания так глубока, что Альбертина не
сможет ему рассказать. Ведь никто не верит в слова больных. А
потому — больным не следует разговаривать со здоровыми.
Альбертина предпочитает молчание, и это молчание стало
главным достоянием ее семейной жизни: толстяк ищет в ней
тайну, но тайна эта в безразличии — Альбертине нет разницы,
кто пробует ее на вкус и кто оплачивает ее болезни — но муж-
чины слишком любят свою рыхлость, чтобы додуматься до
такого.
Стоит выйти наружу, в настроении внезапная перемена.
Омерзительный куб давит на нервные окончания, не дает им
солнца. Еще вчера Альбертина сказала бы, что ненавидит лест-
ницы, как много на них ступеней, и никто не знает, как трудно
заставить себя сделать шаг, как трудно иногда просто найти
мотивацию подняться с холодного пола и сделать шаг. Но сей-
час ненависти нет, все эмоции отступают достаточно быстро.
Альбертина не умеет удерживать их в себе, не умеет растяги-
38
Нежность к мертвым
вать или превращать в чувства. Как пришло, так и уходит. Она
знает о глупости эмоций, но иногда подвержена им. По утрам
ненавидит толстяка, а уже в обед лишь фактом помнит о нена-
висти и о том, как он храпит, как его дыхание преграждает
дорогу снам, и каждое утро она громко думает, чтобы он умер,
но ей не хотелось бы, чтобы он знал об этом, ведь она все по-
нимает, Альбертина все понимает, все его хорошие качества —
объективно приятные для ее болезни — и что на самом деле
она не хочет, чтобы он умирал. Может, ей безразлично, и она
ничего не почувствует, когда это случится, но она не желает,
чтобы это наступало немедленно… она вообще ничего не жела-
ет прямо сейчас. Но иногда ей хочется, чтобы в лестнице было
меньше ступеней, чтобы от жизни Альбертины требовали еще
меньше, чем требуют. Пусть больше не говорит про пепел, у
нее нет сил собирать его с пола, да и совсем незачем, ведь зав-
тра будет новый пепел. Но сейчас ей не хочется даже это, все
ощущения отступают достаточно быстро, чтобы предавать им
значение. Если бы зашел разговор — Альбертина бы многое
могла рассказать о своих минутных желаниях, она рассказыва-
ла бы досыта, ведь разговор такое же никчемное дело, как,
скажем написание книг, и требует от Альбертины так мало.