Мы с Фейт попрощались с Шейкером и направились в кофейню, смеясь и пытаясь укрыться от дождя под одним зонтиком. Проходя мимо одной из глубоко утопленных в стену дверей, я увидела съежившуюся маленькую девочку, которая куталась в тонкую изорванную шаль. На груди, под шалью, она держала какой-то сверток, и я решила, что это спящий ребенок. Не обращая внимания на Фейт, которая продолжала идти, я остановилась.
Фейт оглянулась.
— Линни, что ты там делаешь? — спросила она.
Я копалась в сумочке, радуясь, что у меня при себе есть несколько пенни. Я протянула их ребенку, но, как только из-под шали показалась голая рука девочки, к нам подошла Фейт.
— Ничего не давай ей, Линни, — заявила она. — Не поощряй ее снова приходить сюда и просить милостыню.
Голос Фейт звенел от презрения, но в нем проскальзывала и жалость.
Детская рука нерешительно застыла на полпути к монеткам.
— У тебя там маленький? — спросила я. На вид девочке можно было дать лет восемь или девять.
Она кивнула.
— Это мой братик, — ответила девочка.
— Вам есть куда пойти?
Она снова кивнула.
— Да, но мама сейчас с клиентом. Она послала меня погулять, пока они не закончат.
Фейт приглушенно взвизгнула.
— Боже правый! Пошли отсюда, Линни!
— У тебя есть мелочь? — спросила я Фейт, осмелев при виде того, как сильно дрожит девочка и как пугающе неподвижен ребенок под шалью.
Фейт открыла сумочку и достала монетку.
— Это все, что я могу дать, — обиженно сказала она, словно я ее в чем-то обвиняла. На ее лице проступило сострадание, смешанное со страхом.
Я отдала деньги девочке, она зажала их в руке и снова шагнула к двери.
— Теперь давай поспешим, а то промокнем, — сказала Фейт и почти побежала. Нас обгонял ветер с Мерси, покрывая рябью лужи. Фейт беззаботно перепрыгивала через них, а у меня было тяжело на сердце.
Запыхавшись и тяжело дыша, мы вбежали в кофейню. Фейт отряхнула свою шляпку, и во все стороны полетели брызги. Дамы, сидевшие за столиком недалеко от двери, нахмурились. Увидев выражение, застывшее на их лицах, Фейт рассмеялась, чем немало удивила и их, и меня. То, что мы пришли сюда без сопровождающих, было само по себе неслыханной дерзостью, но так вызывающе себя вести означало нарушить все правила этикета.
Мы уселись за столик. Я никак не могла выбросить из головы образ двух детей, съежившихся под дверью, и те воспоминания, которые они во мне пробудили.