Последний раз я вышла на работу в сопровождении Рэма Манта спустя полгода после того, как мне исполнилось тринадцать. Одним холодным дождливым февральским вечером он пришел домой, довольно скалясь и держа под рукой какой-то сверток, запакованный в коричневую бумагу и перевязанный бечевкой.
— Ну, девочка моя, я нашел тебе по-настоящему высокооплачиваемую работу, — сказал Рэм, бросив сверток на свободный стул, и кивнул на висящий на огне котелок. Я наполнила его миску похлебкой из репы и моркови, которую недавно сварила. Предварительно я добавила туда горсть мышиного помета, собранного за скамейкой. Каждый вечер, съев свою долю, я не отказывала себе в удовольствии добавить Рэму в еду особой приправы. Порой я отливала туда немного из ночного горшка, прежде чем выплеснуть его содержимое в сточную канаву во дворе. Иногда это была щепотка голубиного помета, который я отскребала от нашего слива, или толченые тараканы.
Тем вечером я устала больше, чем обычно. Одной из разносчиц стало дурно, и она потеряла сознание, поэтому мне пришлось целый час бегать вверх-вниз по лестнице с охапками бумаги, выполняя ее работу, пока девочка не пришла в себя. Кроме того, мне еще надо было успеть выполнить до закрытия собственную норму по фальцовке. Я мечтала о том, чтобы лечь на матрас, почитать минут десять и уснуть.
О предстоящей работе мне не хотелось и думать. Но я знала, что бесполезно жаловаться Рэму на усталость. Он никогда не бил меня в лицо — синяк под глазом или распухшая губа могли охладить пыл клиентов. Вместо этого он причинял мне боль другими, более изощренными способами. Он мог вогнать кулак мне в поясницу, оставив огромный синяк, или держал зажженную спичку возле внутренней стороны моего предплечья, пока там не вскакивал волдырь. Это не могло отпугнуть клиента и в то же время причиняло мне достаточно страданий.
— Мы растем в цене, да, растем, — сказал Рэм и схватил руками миску, не обращая внимания на лежавшую на столе рядом с ней ложку. — Сегодня ты получишь за свою работу столько же, сколько получают самые красивые девушки Ливерпуля.
От его влажного пальто, нагревшегося у очага, поднимался пар, распространяя запах мокрой псины.
Я стояла напротив Рэма.
— Девушки? — переспросила я. В моем голосе прозвучало едва заметное презрение.
Рэм с хлюпающим звуком отхлебнул из миски, затем подцепил пальцами плавающий в ней кусочек моркови.
— В честь приезда одного джентльмена устраивают вечеринку. Я был во «Флайхаузе» и слышал, что им нужны лучшие девушки Ливерпуля, не портовые шлюхи и даже не те, которые работают на Парадайз-стрит. «О, — говорю я, — у меня есть именно то, что вам нужно». Говорю: «У меня есть совсем еще девочка, чистая как ягненок, с волосами словно шелк». «У нее должны быть золотистые волосы, — говорит он. — Только светловолосая подойдет для подобной работы». «Ну, светлее волос, чем у моей девочки, вы не найдете, — отвечаю я. — И она сделает все, что вы пожелаете. Она хорошая, послушная девочка, моя Линни». Мы с этим молодым джентльменом договорились о цене. Я сказал ему, Линни, что ты сделаешь для него все, что угодно, так что не огорчай меня. С такими деньгами, которые ты сегодня заработаешь, мы сможем подумать о переезде в квартиру получше.