— Я думал, женщина ференгхи будет вести себя совсем не так, как ты.
Я сделала глубокий вдох.
— Я не такая, как остальные мэм-саиб. Я только притворяюсь одной из них.
Он облокотился на ограду.
— Зачем ты это делаешь?
— Я росла совсем не так, как они. У меня постыдное прошлое, которое приходится скрывать.
Дауд смотрел на меня, не сводя глаз. Заржал конь, вскрикнул чей-то ребенок.
— Я видел печаль в твоих глазах, — сказал Дауд. — Она меня удивила. Это из-за твоего прошлого?
Его глаза были почти черными.
— Да. Я ненавижу свое прошлое. Я стыжусь его. — С ним было так легко говорить.
— Быть может, ты должна погасить огонь этих старых воспоминаний? Продолжая гореть, они забирают у тебя слишком много сил. Зажги новые огни. Сегодня имеет значение не твое прошлое, а то, что ты сделаешь в будущем. Новый огонь.
Мы вместе посмотрели на лошадей. Я неожиданно смутилась и уловила в Дауде какое-то чувство — неужели смущение? Это придало мне смелости, и я смогла произнести то, что уже давно хотела сказать.
— Ты и сегодня будешь спать под открытым небом?
Дауд повернулся ко мне, и я заметила, как он сглотнул. Дауд кивнул.
— Я приду к тебе, — сказала я, и он снова кивнул.
Мое сердце так сильно колотилось о ребра, что я почувствовала в груди странную и прекрасную боль.
Той ночью я узнала больше, чем мне было известно до сих пор. Пережила то, о чем и не подозревала. В первый раз мы слились друг с другом почти сразу после того, как я опустилась на одеяло рядом с Даудом, поспешно и как-то отчаянно, отбросив в сторону одежду. А затем, когда мы лежали и наше дыхание успокоилось, Дауд протянул руку и погладил меня по щеке с нежностью, которая раньше была мне неведома. Движение его загрубевших, покрытых шрамами ладоней было осторожным, и это прикосновение наполнило меня такой гремучей смесью бесконечной радости и огромного горя, что я вздрогнула и заплакала. Меня, которая почти никогда не плакала, довело до слез одно-единственное прикосновение руки к лицу. Увидев, что я плачу, Дауд прижал меня к своей груди и стал гладить по голове. Другой рукой он меня обнял. Мне вспомнилась Махайна, говорившая о счастье.
Когда слезы иссякли, я села, озаренная светом луны, и сняла рубашку через голову. Увидев мой шрам, Дауд не издал ни звука. Затем наши глаза встретились, и он протянул ко мне руку, прикрыв ладонью весь шрам и то, что осталось от моей левой груди. Я чувствовала жар его тела. Затем он снова уложил меня на одеяло и опустился на меня. На этот раз мы соединились медленно, внутри меня росло ощущение покоя, до тех пор пока не вытеснило все звуки. Я больше не слышала шелеста ветвей, журчания реки, протекавшей рядом с загоном, рычания и повизгивания собак, ночного плача проголодавшихся младенцев. В наступившей тишине раздавался только звук дыхания Дауда, и я запомнила его навсегда.