— Ты уже наняла кормилицу?
— Нет.
Нани Меера улыбнулась.
— Я так и думала. Еще один повод для сплетен среди английских леди.
— Мне все равно.
— Прекрасно. Ты должна быть сильной с этими сороками. Йали расскажет Малти, как готовить для тебя отвар с тмином и ползучей спаржей, который ты должна пить ежедневно. От него у тебя прибудет молоко, — произнесла она. — А теперь ты должна сделать еще одну вещь, которая потребует от тебя немало сил.
Я взглянула на Нани.
— Ты должна помочь своему мужу поверить, что это его ребенок. Это может оказаться нелегкой задачей, ведь каждый раз, глядя на сына, ты будешь думать о его отце.
Она снова коснулась головки ребенка, затем положила ладонь мне на лоб.
— Могу я произнести благословение?
Я кивнула.
— Она осветила свой дом, как алое пламя горящей масляной лампы. Она родила сына, та, чьи руки сотканы дождем из цветов.
У меня на глаза навернулись слезы. Я прислонилась к ее теплой ладони.
— Это древнее сказание — Айнкурунуру, — объяснила Нани Меера, не убирая ладони, и я почувствовала, как в мое тело вливаются тепло и сила. — Ты уже выбрала имя для своего сына?
Я взяла крошечный, слабый кулачок младенца и поцеловала его.
— Дэвид. Я назову его Дэвид.
Сомерс стоял в дверном проеме, засунув руки в карманы.
— Подойди сюда и взгляни на него, — сказала я.
Сейчас я испытывала такое счастье, что оно распространялось даже на Сомерса. Я похлопала по кровати рядом с собой.
Он подошел ко мне, но не сел.
— Хочешь его подержать?
Сомерс покачал головой.
— Полагаю, он выглядит нормальным?
— Он выглядит просто отлично. Он очень маленький, потому что родился раньше срока, но вполне здоровый.
— Ну, — сказал мой муж, — полагаю, он будет Сомерсом.
— Что ты имеешь в виду?
— Мы назовем его Сомерсом, — голос моего мужа был странно спокойным.
— А я думала назвать его Дэвидом.
— Почему?
— Не знаю. Мне всегда нравилось это имя. Оно означает «любимый».
Говоря это, я смотрела на младенца, стараясь не показаться чересчур категоричной. Если бы Сомерс знал, каким важным было для меня это имя, он принялся бы со мной спорить. И победил бы.
— Значит, Дэвид Сомерс Инграм, — решил он.
Младенец скорчил рожицу, зевнул и, щурясь, открыл глаза.
— У него мои волосы, Сомерс, но глаза… Сейчас они темно-голубые, как у всех младенцев, но, видишь, они темнее, чем обычно. — Я посмотрела на Сомерса. — У меня такое чувство, что они станут черными, как и у его отца.
— Полагаю, что так и будет.
Сомерс продолжал смотреть на ребенка все с тем же непроницаемым лицом. Я ждала, а мое сердце готово было выскочить из груди.