— Семнадцать.
Я заметила, как на его лице промелькнуло удивление, прежде чем он успел его скрыть.
— Семнадцать?
— Ну, я всегда выглядела моложе… — начала я, но затем догадалась, что неправильно объяснила его удивление. — А сколько, по-вашему, мне можно дать?
Даже за это короткое время, проведенное вместе с Шейкером, я поняла, что ему трудно скрывать свои мысли.
— Я подумал, что вы моя ровесница, — я решил, что вам двадцать три.
Я подошла к зеркалу в позолоченной раме, висевшему рядом с окном, и взглянула на себя при ярком дневном свете. Уже несколько лет я видела свое отражение только при обманчивом отблеске свечей или при мягком розоватом свете газовых рожков. И всегда мое лицо было покрыто толстым слоем пудры и румян. Теперь я увидела, что действительно стала «ночной бабочкой».
Моя кожа, годами не видевшая солнца, была бледной и рыхлой и напоминала поганку. Полумесяцем алел шрам в углу рта — последствия сильного удара руки с перстнем. Волосы, которые я всегда считала золотистыми, теперь казались какими-то сухими и выцветшими, словно прошлогодняя солома. Веки налились пурпуром, так же как и похожие на синяки круги под глазами, которые только подчеркивались размазанными остатками пудры. А что касается глаз… Золотые искорки, мерцавшие когда-то в моих карих глазах, наполняя их светом, исчезли. Золото ушло из моих волос и глаз.
У себя за спиной я увидела лицо Шейкера. Оно было таким же подавленным и изумленным, как мое.
Я попятилась.
— Что со мной случилось? — прошептала я, обращаясь не к Шейкеру, а к самой себе.
Эта женщина с пустыми глазами в зеркале… Я ее не знала. Она походила на ту измученную развалину, которую я называла мамой. Куда же подевалась Линни, малышка Линни Гау, девочка с ясным взглядом и волосами, золотыми, словно самые спелые летние груши?
— Вы многое пережили, — тихо сказал Шейкер. — Думаю, как только вы поправитесь…
— Нет, — возразила я, снова садясь на стул. — Нет. Дело совсем не в этом.
Мы сидели молча, слушая тихое тиканье часов. Небо стало темнеть в преддверии грозы, и ворвавшийся в открытое окно ветерок разметал мои волосы по лицу.
— Я не знаю, что хотела этим сказать, — наконец слабо произнесла я.
Миссис Смолпис что-то тихо забормотала, затем заворочалась. Шейкер помог ей встать на ноги и усадил в кресло-качалку. Ее голова безвольно упала на грудь. Шейкер взял с полки Библию и вложил ее матери в руки.
— Вы верите в знаки, мисс Гау? — спросил Шейкер.
Он был довольно высоким, и мне пришлось поднять голову вверх, чтобы посмотреть на него.
— Знаки?
Я подумала о своей малышке. Она была моим знаком. Но как можно растолковать знак, который, как оказалось, означал совсем не то, что вы думали? Был ли он в таком случае знаком?