— Я пытался ей помочь. Я следовал всем медицинским предписаниям — ограничивал потребление жидкости, давал ей рвотное и пурген. Я даже делал ей кровопускания, надеясь нормализовать таким образом ее кровообращение. Но матери ничего не помогло. Хотя, как я вам уже говорил, припадки случаются редко, иногда она ведет себя так, что я с трудом узнаю ее.
Он вздохнул.
— Не стоит беспокоиться из-за ее повышенных требований. Нэн, которая давным-давно работает у нас, и ее дочь Мэри, которая приводит в порядок одежду и волосы матери, обязательно вернутся. Мама регулярно их выгоняет за то или иное нарушение. Они уходят на два-три дня (это достаточный срок, чтобы мама по ним соскучилась), а затем возвращаются. Нэн уже привыкла к этому, и они с матерью прекрасно понимают друг друга.
Я взяла перо и обмакнула его в чернила.
— Шейкер, что вы имели в виду, когда говорили, что я ваш знак? — спросила я, прежде чем начать писать.
Шейкер подошел к окну.
— Той ночью в «Зеленой бочке» я решил… — Он замолчал. — Я решил выпить столько, сколько смогу, хотя вообще-то я редко употребляю крепкие напитки. А затем, выпив достаточно, чтобы набраться храбрости, я собирался пойти в… в то место, где похоронена Фрэнсис, чтобы не причинять лишних забот матери, и выпить настойку болиголова.
— Болиголова? Но разве это не яд?
Он улыбнулся краешком рта.
— Да, это яд. Только трус принял бы подобное решение, но я не мог думать ни о чем, кроме необходимости положить конец своему жалкому существованию. Я больше не видел смысла в жизни. Когда я стоял возле стойки в таверне, мною овладели три чувства.
Я ждала.
— Самым сильным из них была жалость к себе. Я думал о том, что из-за своей беспомощности я никогда не смогу стать таким, каким мне хотелось бы быть. Я никогда не смогу стать врачом, и уж тем более хирургом. А это единственное, чем я хотел бы заниматься, — по мере своих возможностей помогать людям. Хотя я вполне удовлетворен своей работой в библиотеке, она оставляет меня равнодушным. Я был в отчаянии, так как понимал, что никогда не смогу иметь собственную семью — вряд ли какой-нибудь девушке будет интересен такой, как я.
Я удивилась. Мне начала открываться спокойная сила, скрытая за невзрачной внешностью Шейкера, и, несмотря на постоянную дрожь, он держал себя с достоинством. Ну конечно, он слишком строго себя судил.
— Второе чувство — это вина, — продолжал он, — за то, что оставляю свою мать на произвол судьбы. Но жалость к себе победила. Я оплатил письмо, которое, как я надеялся, все объяснит. В нем содержались указания касательно благополучия моей матери. Я знал, что нищета ей не грозит, ведь мой отец оставил после своей смерти достаточно денег, чтобы обеспечить ее до конца дней. Кроме того, я уже давно сказал Нэн о том, что если я вдруг не смогу больше заботиться о матери, то они с Мэри могут переехать жить к нам, при условии что они обеспечат моей матери пожизненный уход, и Нэн приняла это предложение. Она сама вдова, и, хотя моя мать считает, что Нэн стоит гораздо ниже ее на социальной лестнице, это не помешает им ладить друг с другом.