— Я вас не опозорю, миссис Смолпис, — заверила я, стараясь, чтобы ярость, кипевшая в моей душе, никак не отразилась на моем голосе. — Могу вас в этом уверить.
По выражению ее лица было понятно, что она не верит ни одному моему слову.
— Поживем — увидим, — сказала старуха и вышла из комнаты, умудряясь даже в обвисшем бомбазиновом платье производить должное впечатление.
Когда она ушла, я снова приняла прежнюю расслабленную позу и начала лениво листать книги. Тем не менее я прислушивалась к каждому шороху, готовая снова выпрямиться, если миссис Смолпис вдруг решит вернуться.
Неохотно исполняя просьбу своего сына, миссис Смолпис отвела меня к своей швее и заказала для меня три платья. Все они были одинакового покроя — с закругленной горловиной и глухим воротом на пуговицах, юбка была широкой и присобранной на талии. Единственным украшением являлись обшитые тесьмой желтоватые воротнички с одной тусклой пуговкой и две узкие белые полоски тесьмы с вязаными пуговицами на рукавах. Ткань была прочной — уверена, что она не сносилась бы и за десять лет. Одно из платьев было коричневым, другое — серым, а третье — темно-синим. Они совсем не радовали покроем и унылым цветом, но я поблагодарила миссис Смолпис с фальшивым энтузиазмом.
Хотя она дала Мэри указание уложить мои волосы в строгую прическу, мне удалось убедить девочку сделать мне более свободную прическу, которая подходила бы для молодой женщины. Позже миссис Смолпис посмотрела на мои локоны, но ничего не сказала.
Когда я впервые отправилась на работу с Шейкером, мы сели в широкий наемный кабриолет, курсировавший между Эвертоном и Ливерпулем несколько раз в день. Упряжка из четырех лошадей позволяла надеяться на то, что поездка не займет много времени. Сидя бок о бок с другими пассажирами, я испытывала целую гамму чувств, от нервозности до смущения. Когда мы подъехали к центру Ливерпуля, я подумала, что ни одна из девушек, с которыми я прежде работала, не выйдет на улицу в такую рань. Но даже если бы мы действительно встретили одну из них, моя бывшая товарка вряд ли узнала бы меня в этой простой серой птичке, сидящей среди других уважаемых людей, которые торопятся на работу в конторы и магазины.
Сейчас мое имя подходило мне как никогда прежде. Я не имею в виду сладкий голосок коноплянки с его богатыми переливами. Я выглядела так же, как самочка коноплянки — маленькая и довольно невзрачная пичуга.
Интересно, хоть кто-то из них — Анабель, Хелен или Дори — скучал по мне? Скорее всего, да — по крайней мере, пару дней. И Блу наверняка расстроилась, потеряв одну из самых трудолюбивых девушек. Когда я не вернулась, они, должно быть, предположили, что со мной случилось самое худшее: что я стала очередной жертвой убийцы и мое тело выбросили там, где его никто не найдет. Возможно, кто-то видел, как я садилась в экипаж к шотландцу. Меня предупреждали, а я не прислушалась к совету. «Она поплатилась за свою беспечность», — вот что они скажут. Будут ли они обо мне горевать? Скорее всего, недолго; кто-то, может быть, выпьет за упокой моей души в «Козлиной голове», но всегда есть девушки, готовые занять место пропавшей.