— Ну, Тимофий, сегодня ты хозяин всей нашей земли. — Мирошниченко обводит рукой окрестность, подернутую синим туманом.
— Как хозяин? — удивленно и настороженно переспрашивает Тимофий. — А ты куда же?
— Еду в уезд. Справляйтесь без меня.
— Вот тебе и на! — вздыхает Тимофий. — Так хотелось вместе делить землю…
— А мне, думаешь, не жаль? Во всех снах видел этот день… Справишься один?
— Попробую, — отвечает Тимофий, косясь на сенную дверь, потому что на порог как раз выходит Докия. — Только моей половине ничего не говори: очень уж боится она…
— Думаешь, не узнает? — Свирид Яковлевич понижает голос и косится на Докию.
— Пусть хоть попозже.
К ним почти одновременно с двух сторон подходят Докия и Дмитро.
— Собираетесь? — спрашивает Докия.
— Собираемся, — отвечает Мирошниченко.
— Дай-то бог! — Она по-женски подпирает высоколобое, красивое лицо ладошкой и смотрит уже не на людей, а на дальнюю землю, лежащую за синим туманом.
— Стань, Докия, перед образами, помолись, может, и даст, — смеется Мирошниченко.
Но она, не принимая шутки, серьезно говорит:
— Кабы наши молитвы да господу в уши…
К воротам подбегает Настечка, в руке у нее чистенький белый узелок.
— Вот вам на дорогу. — Она подает узелок отцу, встречается глазами с Дмитром и, застыдившись, принимается чертить что-то ногой на песке.
Докия и отец переглянулись, загадочно улыбнулись, а Настечка сразу вспыхнула: разве она не знает, что тетя Докия нет-нет да и обмолвится, что хотела бы иметь такую проворную невестку! Смеется она или в самом деле так думает? Знает это и Дмитро, но, ясное дело, и виду не подает, только изредка глянет исподлобья на девочку: как она?
А Настечка прислушивается, что говорят старшие о земле и о нынешнем дне, и боится поднять глаза на Дмитра, только смотрит на свою потрескавшуюся от воды и росы ногу, которая все чертит что-то на песке.
Из-под облачка, словно из-под лохматой брови, глянуло на землю солнце и удивилось: отчего это на поле так много людей? Словно на пасхальный благовест они стекались со всех концов села. Истрепанные сапоги да ноги в ссадинах стряхивали еще серую, без блеска, росу, приминали утренние тени и останавливались на урочищах, где лежало их счастье.
Больше всего людей собралось вокруг Тимофия Горицвита. Он молча шел со своей чистой саженкой, ощущая на себе взгляды сотен глаз. Одни согревали его надеждами, другие сверлили злобой. Возле Тимофия со списками в руках вертелся белоголовый подросток Юрий Пидипригора, потому что секретарь сельсовета, бывший волостной писарь, рыжеусый Таганец уже с утра напился в дым и отказался и от списков и даже от своего надела.