— Черт с ним, Иван! Дай мне еще свою чертопхайку: поеду скорей землю делить.
— Ладно, Свирид, поезжай и скорее своди концы с концами… А то как принесет к вам нечистая сила Кульницкого, тут уже горя не оберешься. Выставит тебя старым вруном.
— Только бы до послезавтра не приехал. — Мирошниченко крепко пожал Руденку руку.
— Ну, а мелкобуржуазная стихия здорово еще сидит в тебе? — Неглубокие оспинки вокруг прямого носа Руденка снова добродушно шевельнулись.
— Ох, и здорово же! — вздохнул Мирошниченко. — Как сказал Кульницкий про землю, — кажется, не десятины, а сердце вынул из груди.
— Недаром говорят: у нашего мужика в груди с одного боку сердце, а с другого — земли комок.
— Про комок не знаю, а что в крови она кипит, это правда, Иван. Разве ты по себе не чувствуешь?
— Чувствую, Свирид, — согласился Руденко и, вспомнив что-то, повеселел. — Чуть не позабыл: нашли в уезде подпольную лавчонку. Чтобы не подвести одного председателя комбеда, выделили для вашей школы пятьсот аршин товара.
— Спасибо, Иван! — Мирошниченко растроганно посмотрел на друга. — Теперь не разбежится наша школа. А учитель как обрадуется!
— Еще какой-нибудь слушок пустишь? — рассмеялся Руденко.
— И не подумаю. Если в этом году мужики получат материи на детскую одежду, все поверят, что на будущий год уже и сапоги выдаст власть. Мужика, Иван, понимать надо и не только бранить, но и жалеть.
— Стараюсь, стараюсь, Свирид! — с деланной скорбью вздохнул Руденко, и друзья расхохотались. Им не хотелось расставаться, но обоих звала земля. Одного — в натуре, а другого — расчерченная на бумаге.
Вскоре Замриборщ во весь дух мчал Мирошниченка в Новобуговку. Но в дубняке мотоцикл обиженно зачихал, зашмыгал, запрыгал черным кузнечиком и остановился.
— Гуляйте, Свирид Яковлевич, пока я свою чихалку налажу. — Замриборщ соскочил с прогнутого седла.
Он отвел машину на обочину тракта, а Мирошниченко вышел на опушку, сбивая носком сапога ведьмовское кольцо тонконогих грибов. До недавнего времени он считал эти грибы поганками, но в партизанских лесах узнал, что они съедобны, а приправа из них хоть куда и даже чесноком припахивает.
За опушкой подымались роскошные вековые дубы, и клочки неба врезались в них, как синие роднички в зеленую землю. Кое-где на этой сентябрьской сини чеканными колокольчиками выделялись гроздья желудей или выступал силуэт птицы. Совсем недалеко ссорились, как барышницы на базаре, две сойки, на миг они нарушили чистую гармонию лесных звуков, но от этого только прозрачнее звенела чуткая глубь лесов.
Под сводом черемухи и дикой яблони глубоко дышал лесной родник, и его дыхание порождало чистый, как слеза, ручеек. По обе стороны родника зеленым пушком курчавилась меленькая и на диво тонкая травка, для нее и капелька росы была тяжкий груз. Спугнув плавунца, который, как бронзовая пуговица, стал ввинчиваться в воду, Мирошниченко напился из родника и прилег неподалеку от него, положив голову на сложенные руки.