Привязали лодку и по тропинке поднялись на поле.
На гранитную кручу, обрывавшуюся у самого Буга, с разгона вылетел всадник в буденовке и, вздыбив коня, застыл на крутом, искрящемся под лучами утесе.
— Добрый вячор, грамадзяне! — поздоровался он по-белорусски. — На сваю зямельку приехали?
Над высоким лбом, как гнездо на ветру, покачивались льняные кудри, молодые глаза с задорным синим огоньком внимательно оглядывали людей и широкий простор.
— На свою, — прищурясь, ответил Тимофий, и сердце у него дрогнуло, как будто он впервые услышал эти полновесные слова.
«Что со мной делается?» — с удивлением думал он, прислушиваясь к себе и не отрывая глаз от юношески уверенного и веселого лица красноармейца.
И вдруг понял и просветлел. Ведь само слово «земля» звучало теперь иначе: та, прежняя его, жалкая, зажатая кулацкими полями десятинка, от которой, как соты от восковой рамки, отваливались горючие ломти на нивы богачей, совсем, совсем не похожа на его новый надел. Теперь его земля была не обиженной сиротой, не поденщицей, нет, она, как солнце, выплывала из тумана, лежала на виду. И этот молодой боец, видно, так же рад, что Тимофий получил поле, как и Тимофий радуется, что где-нибудь в Белоруссии свои комбеды, утверждая закон Ленина, верно, так же наделяют бедняков землей.
— А вы у себя уже получили землю? — спросил он, подойдя поближе к красноармейцу.
— Маци пише, аж чатыре десятины наделили. Над самаю речкаю.
— Над самой речкой? Как у нас? — обрадовался Горицвит.
«Хоть и стара я стала, — пише маци, — а тяпер жиць хочецца», — продолжал красноармеец и засмеялся, блеснув белыми зубами.
— А земля у вас хорошая?
— Бульбу родит… Гэта вона шчира сказала: «Жиць хочецца». Тяпер мы люди вольные.
— Это верно. И старый человек правду чует… Чернозем у вас?
— Пяски да балота.
— Плохо. Пшеница, значит, не родится, — даже вздохнул Горицвит. — А вы торфа, торфа в эти пески побольше. В нем сила, даром что трава травой.
— Тяпер можно — коня дали. На плечах не натаскаешь.
— Это верно, — согласился Тимофий. — Домой скоро?
— Пакуль ворогов не доконаем. Словом, скоро.
Он упруго приподнялся на стременах, еще раз внимательно посмотрел вокруг, пустил коня на дорогу, и над полями потекла задумчивая песня:
Ой, речанька, речанька,
Чому ж ти не повная,
Чому ж ти не повная,
З беражком не ровная?
«3 беражком не ровная», — повторил мысленно Тимофий вслед за певцом.
Выгнав коня из одинокого островка перестоявшегося проса, Тимофий подошел к обрыву и посмотрел на другой берег.
По ту сторону реки привольно, широко раскинулось зеленое Забужье, изрезанное протоками, мерцающее небольшими округлыми озерками. На фоне багряно-синего заката отчетливо выделялось ободранное, открытое всем ветрам село Ивчанка, жители которого испокон веков гнули спину на бескрайних полях помещика Колчака. Война и нужда наложили на село свою немилосердную лапу: полуразрушенные халупы вросли в землю, сквозь дырявые кровли проглядывали ребра стропил, — казалось, жилища умирают на глазах, как вон тот лучик на крохотном оконце крайней хаты.