В водовороте войны Крупьяк потерся среди всякого народа, познал и тяготы боев и позор плена, видел царя и Распутина, встречался с Петлюрой и Вышиваным, жил в резиденции баденских маркграфов и в курных гуцульских хатах, но нигде не встречал человека, который был бы доволен своей жизнью. Не удовлетворен был и он сам.
У просторного без ворот двора Варчук разом осадил коней. И тут же его оглушили женские причитания, плач детей и злобные выкрики приземистого, широкоплечего бандита.
— Не дам, не дам! Я кожу до мяса протерла, пока напряла да наткала. Дети вон голые ходят! — Высокая худая женщина в небеленой сорочке и юбке цепкими пальцами впилась в штуку холста, которую не выпускал из рук озверевший бандит.
— Отдашь, стерва, отдашь!
— Убей, не отдам! Дети, кличьте людей! Спасите, люди добрые!
— Я тебе спасу! Я тебе кликну! — Бандит рванул холст, сверток выпал из рук, покатился веселой дорожкой по зеленой траве.
Женщина ничком упала на полотно, и ее сразу окружил выводок белоголовых заплаканных ребятишек.
Бандит боком, как ворон, обошел их и вдруг выпрямился.
— Ах ты зараза шестидюймовая!
В воздухе струйкой блеснул обнаженный клинок, и женщина в ужасе, прижавшись к земле, закрыла глаза.
Но бандит и не взглянул на нее.
Кошачьими прыжками он бросился к хлеву, возле которого спокойно стояла низкорослая, худая корова с отвисшим, тощим подгрудком и грустными влажными глазами.
Женщина закричала не своим голосом и, заломив руки, бросилась наперерез, но было уже поздно.
Тонко свистнула сталь, и кровь из коровьей шеи брызнула вверх, а затем потоком хлынула на траву. Корова ткнулась рогами в землю, покачнулась и, неловко оседая на передние ноги, рухнула.
— Вот тебе, ведьма с Лысой горы! — Бандит покосился на хозяйку и вытер клинок о траву.
Женщина со стоном обхватила руками голову и опустилась на колени.
— Как рубанул! Чистая работа! Наловчился на людях, — заметил Крупьяк.
— Кто это?
— Кто же, как не наш! Куренным был у Скоропадского. Только пропил и курень и чин.
Бандит подошел к холсту и стал по-хозяйски скатывать его. Теперь ему никто не мешал — женщина не поднималась с колен. Окруженная детьми, она и сама казалась маленькой, — сентябрьские сумерки скрадывали очертания фигур, застывших в горестном оцепенении.