танцами, она согласилась. И вот у нее хватило смелости подойти в маске к королеве, которая с ней не разговаривала вообще, и пригласить ее на танец. "Кто вы такая?" -
спросила королева. Она стояла перед ней, смотрела ей в глаза и улыбалась. Ох, это был
поединок змеи со скорпионом. "Любовь", — ответила она королеве. Та, конечно, узнала ее
по голосу. Ведь такого густого, грудного голоса, как у нее, нет ни у кого. "Любовь коварна,
— ответила королева. — Это фальшивая любовь!" А она стояла и смотрела на нее. Ведь кто, как не она, знает, что королева не снимает парика и вечно размалевана, как масленичное
чучело.
— Ну, что же? — спросил Шекспир.
— Королева сначала нахмурилась, а потом, видимо, решила не связываться. Встала и
пошла танцевать.
— Ох! — восхищенно воскликнул Шекспир и вскочил с места. — Так и пошла?
Рассердилась, но все-таки пошла? А? Вот женщина! Что перед ней королева!
— Да, кстати, о королеве, Виллиам, — хмуро сказал Пембрук. — Тут она не солгала вам.
Лучше всего, если вы завтра уедете из Лондона.
— Да? — спросил Шекспир. — Значит, это все-таки правда?
Пембрук слегка пожал одним плечом.
— Черт его знает, что думает выкинуть Эссекс. Сейчас вот он заперся со своими
приспешниками, все они пьют, шумят, плачут над ним, клянутся умереть, а он обезумел от
страха и гордости и клянется, что если ему не возвратят откуп на сладкие вина, то
королева вспомнит его. Ну, а королеве, между нами говоря, есть что вспомнить.
Они поглядели друг другу в глаза.
Первым опустил глаза Шекспир. Он никогда не любил королеву. Но королева
королевой, а когда ругали графа, ему было все-таки очень неприятно.
— Да, — повторил Пембрук со злым наслаждением, — этой девственнице есть что
вспомнить. Такого неразборчивого и старательного любовника ее величеству в шестьдесят
восемь лет уже не найти. А он был куда как прыток на всякие фокусы! Но и графу бы, между нами, не следовало забывать, чья она дочка. Недаром папаша ее казнил двух своих
жен, вот до сих пор показывает топор, под которым отлетели их головки. А чем же
любовник хуже жены?
Красивое лицо Пембрука передернулось. Он ненавидел королеву тяжелой, брезгливой
мужской ненавистью, едва ли не больше, чем самого Эссекса, хотя и Эссекса-то ненавидел
только потому, что тот норовил на его место.
— Ее величество как-то уж крикнула ему: "Ступай и удавись!" А королева знает, что
говорит.
— Да, — сказал Шекспир, — да, так вот какие, значит, дела!
— Лошадь-то у вас есть? — деловито спросил Пембрук. — Если нет, возьмите у меня.
— Не в том дело, — ответил Шекспир, — но стоит ли мне уезжать? Как по-вашему,