опасность действительно велика?
— Да кто его знает. Наверное, нет, — ответил Пембрук, добросовестно подумав. — Уж
слишком они много орут. Об этом уже знает весь город. Потом, при чем тут вы? Только вот
то, что вы поставили эту трагедию.
— Но ведь мне заказали ее поставить, — напомнил Шекспир.
— Ну, что вам ее заказали, об этом спрашивать никто не будет. Вы ее поставили — вот
что важно.
— Нет, нет, я никуда не поеду, — сказал Шекспир решительно. — От кого мне бежать?
Зачем? И разве мне есть чего бояться? Нет, я останусь, конечно.
— Хорошо, — сказал Пембрук, — может быть, это и действительно умнее всего, но только
вот одно прошу вас: ночуйте вы сегодня у меня. Мало ли что случится, если попадетесь
им под горячую руку.
— Ну а что будет тогда? — спросил вдруг очень прямо Шекспир.
Пембрук опять пожал плечами.
— Да кто же знает это? Да и вообще ничего, наверное, не будет. Его светлость размяк, как сухарь в похлебке, и ни на что больше не способен.
— А вы знаете, — вдруг совершенно не в связи с разговором сказал Шекспир и встал, -
ведь она все-таки не солгала вам: я действительно никогда не жил с нею.
Глава 3. ГРАФ ЭССЕКС
I
Когда он вышел от Пембрука, была уже ночь, редкая лондонская ночь, полная звезд, лунного света и скользящего тонкого тумана над рекой. Шекспир шел быстро, но не
намного все-таки быстрее, чем обычно. И по привычке всех высоких прямых людей,
голову держал так высоко и прямо, что со стороны казалось — он идет и пристально
всматривается в даль. Но всматриваться было не во что. После большой гулкой площади
пошли улочки, такие кривые, такие тесные, такие грязные, что казалось, все они уходят
под землю. Правда, они были еще застроены большими двухэтажными домами с острыми
железными крышами, но там, дальше, за их последней чертой, уже начиналась полная
темнота и ночь. Там были разбиты извозчичьи дворы, мелкие кабачки с очень
сомнительной и даже страшной репутацией, темные лачуги — все то, что он, к сожалению, слишком хорошо и подробно знал по памяти прошлых восьми лет. Но он не шел туда. Он
жил ближе к центральным улицам, в большом, хорошем доме, в светлой комнате с тремя
окнами и отнюдь не под чердаком. Он хорошо платил своей молодой хозяйке, дочери
французского парикмахера; хозяйка слегка заглядывалась на него, так что ж ему было
думать о норах и логовах, что находились уже за чертой человеческого обитания.
Мало думал он также и о том, что рассказал ему Пембрук. Все, что касается этой
черной змеи, он знал уже давно. Только не в том порядке. И это уже перестало его трогать.
Но Эссекс, Эссекс, вот что его мучило! Да! Теперь уж, пожалуй, ничего и не сделаешь.