так случилось, что с этим человеком не жила? Какие у нее были тогда соображения? Зачем
ей было это надо?
Становилось все темнее и темнее; изнемогая от разнородных мыслей, она закинула
голову и до хруста заломила руки за спиной… У него такие сильные, грубые руки, не
нежные, а грубые. Это зря она вспоминала, что они нежные и мягкие. У него в последнее
время было такое жесткое, прерывистое дыхание. Так дрожал голос, когда он говорил с
ней. Она видела: ему и дышать было трудно в ее присутствии. И это она сделала, она, она!
Однажды она стала перевязывать ему палец, а царапина была старая, засохшая, совсем не
нужно было ее перевязывать, но их руки были соединены, ей казалось то кровь
переливается из сосуда в сосуд. Другой раз вышло так: он надкусил яблоко, но есть не
стал, положил на стол, а она взяла это яблоко и так просто, как будто это следовало само
собой, откусила тут же, где и он. Так они съели это яблоко. Вот тут-то она и увидела — он
вцепился руками в крышку стола, и ему трудно дышать. А какие стихи он писал после! С
ума сойти. Тогда ей было смешно, а теперь просто жалко его. А жалость-то у нее всегда
была самым сильным чувством. Когда она жалела, она могла пойти на что угодно — на
связь-то во всяком случае.
Она встала и прошлась по комнате.
Свеча коптила.
Грязный полог над гнусной, скрипучей кроватью выглядел сегодня особенно мерзким
в этом желтом, расслабленном свете.
Она подошла к окну, подняла и опустила зачем-то занавеску.
Ей было все противнее, скучнее, все томительнее, — на нее находил тот приступ тоски
и бешеного, острого недовольства собой, которые все чаще и чаще стали посещать ее
последние дни. И знала об этой тоске только она одна.
— Скорее бы! — сказала она вслух, со страдальческой гримасой и стукнула каблуком об
пол. — Скорее, иди же.
И, словно услышав ее, в дверь постучали.
— Кто? — спросила она, не двигаясь.
— Ричард Второй, — ответил ей очень знакомый голос.
II
Бербедж уж совсем собирался идти на свидание, как вдруг к нему пожаловал Четль.
— Слышали? — спросил он, стоя в дверях.
— Ничего я не слышал, — досадливо ответил Бербедж.
— Сдались все до одного, — торжествующе объявил Четль, так, словно это было его
личной заслугой. Он прошел и бухнулся в кресло. — Под условием рыцарского обращения
и беспристрастного разбора дела.
— Кто это? — снова спросил Бербедж.
— Да все, как есть: и Эссекс, и Рутленд, и Соутгемптон, и Блонд, все, все! Да ведь вы
были там, кажется, и видели их всех?
— Нигде я не был, — досадливо отрезал Бербедж. — Слушайте, дорогой, зачем вы
полезли в драку?
— Вот! — строго, с глубоким удивлением сказал Четль. — Оказывается, я опять виноват