ему нет никакого дела!" Я возразила: "Но и земли и дом он купил в Стратфорде только для
вас и дочерей. Его сердце все время с вами". Тут она так рассердилась, что даже
покраснела. "Да что вы мне толкуете про его сердце, сударыня? Я-то уж знаю хорошо, где
его сердце. Вы мне хоть этого-то не рассказывайте. Несчастная та женщина, которая ему
поверит!" Я хотела ей еще что-то сказать, но она закричала: "Ну и довольно слушать мне
эти глупости! Куда ни приеду, все мне: "Ваш муж, ваш муж!.." Как будто хотят похвалить, а на самом деле запускают когти. А я стара-стара, глупа-глупа, да вижу, кто на что метит. Я
вам говорю: забери нас всех завтра чума — он только перекрестится. Слава Богу, наконец
развязался бы и со мной и с дочерьми".
Джен посмотрела на Шекспира:
— Виллиам, зачем вы туда едете? К кому?
Пока она говорила. Шекспир сидел и горел. Ему было так неудобно, что он даже
перестал улыбаться. Когда же Джен кончила, он вскочил и бурно обнял ее, но она резко
вывернулась и сказала:
— Оставьте, я с вами хочу серьезно говорить.
Но он, беспокойно и мелко смеясь (куда делось его мужество!), схватил ее и уткнулся
лицом в ее шею. Действительно, только того и не хватало, чтоб его ведьмы, собравшись
скопом, поочередно совали в нос Джен печные и ночные горшки его семейства. И
Шекспир понимал, что сейчас чувствовала Джен. До сих пор она знала его совсем иного -
легкого, веселого, свободного, как ветер, избалованного успехом и женщинами, знатного
джентльмена, спустившегося в их харчевню из голубоватого лондонского тумана.
Любимца двух королей и друга заговорщиков. Он сорил деньгами и был молод — сколько
бы лет ему ни исполнилось! — был весел и беззаботен что бы с ним ни случилось! — был
одинок и беспощаден в своей жестокой свободе. И вот теперь перед ней оказался старый, больной человек, плохой муж и нелюбимый отец, который никак не может сбыть свою
перезревшую дочь и за это все семейство грызет ему шею; то, от чего он скрывался всю
жизнь, откупаясь письмами, деньгами и обещаниями, вся эта жадная, глумливая прорва
наконец настигла его и накрыла в его последнем и сокровенном убежище — как же тут не
мычать от стыда и боли и не прятать раскаленное лицо в шею любовницы?
— Да что ты их слушаешь? — чуть не закричал он. — Сюзанна поссорилась со своим
мужем — это у них на неделе два раза, чем-то затронула мою старуху, та и раскудахталась…
— Он не хотел сказать "старуху", это уже само собой вырвалось, и он увидал, как Джен
поморщилась. — Ну вот еще беда! сказал он безнадежно. — Я вижу, наговорили тебе черт
знает что, а ты и расстроилась.