хочет видеть кого-нибудь из домашних. Там, верно, будет и этот Бербедж".
Он вышел в коридор, пошел к лестнице и наткнулся на Бербеджа. Тот стоял у углового
окна и по-прежнему барабанил пальцами по стеклу.
— Ну, что? — спросил он.
— Он зовет вас, — ответил Гроу. — Там никого нет, идите…
И занял его место у окна.
Не прошло и пяти минут, как Бербедж вернулся за ним.
— Вас зовет хозяин, — сказал он.
Когда он зашел, больной уже не лежал, а полусидел, опираясь на подушки. Гроу он
показался здоровым.
— Не надо вам сейчас ходить по дому, — объяснил больной. — Вот садитесь за стол и
читайте. Если Гиппократ надоел, то вот есть там кое-что другое.
Бербедж подошел к столу, снял щипцами нагар и возвратился к постели.
— Книги и бумаги ты просто возьмешь при мне, сказал больной, продолжая разговор. -
Я скажу доктору, он все это сделает. Тут они никому не нужны, так что это легко.
— Ладно, — ответил Бербердж. — Но прости меня, хотя мы и сговорились не трогать уже
больше этого, — зачем тебе так торопиться? Почему бы, верно, тебе серьезно не поговорить
с доктором? Ведь какой смысл ему что-нибудь скрывать? Он так же, как и все твои…
(Больной кивнул головой). Хочешь, я поговорю, а потом скажу тебе? Ты что, не поверишь
мне?
Больной усмехнулся.
— Нет, и тебе не поверю. Но прежде всего не поверит он и скажет что-то совсем не то.
А вот что пользы ему скрывать, — я, верно, этого не знаю. Но, конечно, какая-то польза
есть. Может, они хотят подсунуть мне бумагу в самый последний момент, когда уж не
останется времени? А может, они сестры боятся? Юдифь ведь тоже…
— Зря ты составил тогда эту бумагу, очень зря! болезненно поморщился Бербедж.
— Что теперь об этом говорить, — слегка развел руками больной. — Пока она у Грина, я
спокоен! Ну а тогда мне пришлось уж так плохо…
— Да, — сказал Бербедж, думая о чем-то своем. — Да, Билл! Оказывается, за все
приходится давать ответ: за нажитое и прожитое.
Больной улыбнулся.
— Ой, нет! Прожитое-то мое! Его у меня уж никто не отнимет. Тут все просто. А вот
нажитое — оно, верно, висит, тянет, мучит, не пускает. Ты знаешь, мне один немец
рассказывал: у них там ведьмы не переводятся. И знаешь, почему? Ни одна ведьма не
может умереть, пока не передаст своего колдовства. Будет болеть, мучиться, гореть, как на
огне, а умереть все равно не умрет. Держит ее земля: "Отдай! Отдай, не твое это, — отдай!"
Вот так и за меня ухватилось сейчас мое и не пускает — отдай! Отдай! Оказывается, это
такая власть, что перед ней и смерть ничто! — Он вдруг повернулся к Гроу: — Что, коллега, вы что-то сказали?
— Нет, я молчал, — ответил он. — Я вас слушал.