Боль вряд ли когда-нибудь станет меньше. Мысли кружились в голове, словно пойманные в стеклянном коробе стрекозы. Они бились, ломали крылья, но не могли улететь.
Она не отдавала себе отчет, сколько времени провела, сидя в сгущающемся воздухе и сцепив руки. Она чувствовала себя такой потрясенной и побежденной, что не замечала ничего вокруг. Она осталась одна, пытаясь сложить себя из кусочков, нащупать точку, от которой можно было бы оттолкнуться, или берег, к которому можно прибиться.
С наступлением ночи стало невыносимо холодно. Ее трясло. Глаза щипало, горло болело. Вика встала и медленно побрела. Доносились автомобильные гудки, гомон машин, далекий лай собаки. Она шаталась, спотыкалась, наталкивалась на неровности на тропинках и бордюрные камни в полутьме, среди теней и бледного света луны. Она не знала, зачем это делала, и куда шла, но сидеть на месте и окоченевать было еще хуже. Когда устала, притулилась на детской площадке, потом снова пошла. Ночь завладела городом. Машины шумели все реже, воздух становился холоднее, затихли птицы. Интересно, сколько натекло времени? Даже прохожих не было видно: не у кого спросить. Наверное, часа два ночи.
Ей захотелось вернуться в теплый уют дома, прижаться к горячему близкому телу.
Никогда теперь это не будет возможным. Вика без стеснения позволила рыданиям вырваться из груди. В тишине они раскатились далеко. Как жестоко он говорил, что завтра она проснется и будет думать, что ей все привиделось. Но это не так. Его холодный голос вечно будет шипеть в ее ушах, не давая забыться.
Никогда она не сможет больше прикоснуться к нему. Зачем ему нужно было ее сердце? Сможет ли она жить с ледяной пустотой внутри? Одна, совсем одна.
Под утро Вика обессилела от холода, собственных слез, попыток не замерзнуть, двигаясь быстро. Она ждала новый день в надежде на солнце и тепло. Хоть бы Олька никуда не уезжала. Она бы нашла у нее приют и сочувствие.
Вика не в силах была перестать плакать. Только теперь она уже не захлебывалась, соленые ручейки медленно сползали по щекам, скулам, катились по шее. Вика не вытирала их — какой был в этом смысл?
Что же ей делать? Разве не могла она вернуться домой, чтобы отогреться?
Не выставит же он ее сегодня?
От помысла просить прибежища, пойти и увидеть Ярослава, голова закружилась. Если бы был хоть единственный шанс, что он впустит ее, простит (за что?), готов будет жить с ней дальше, она бы валясь в ногах. Она бы умоляла, забыв про обиду. Но она знала, она видела в его глазах вчера, что возврата нет. Нет никакого будущего — только скорбное прошлое. У нее больше ничего не было. Он у нее все отобрал. Какая она дура, что так поспешно убежала из дома. Хотя бы ключи от машины взяла. Сейчас бы прикорнула там.