Геннадий Петрович Остриков был человеком в высшей степени неконфликтным, сдающим свои позиции под первым же напором коллег.
В лаборатории все его знали, как тихого и безобидного мужчинку средних лет, чьё мнение всегда шёпот, даже если он о своей позиции станет кричать.
Такой своей черты Остриков жутко стыдился.
Приходит, к примеру, скандалить молоденькая ассистентка. И повод‑то для ссоры пустячный, да и бунтующую комсомолку заткнуть за пояс — задача минутная, особого красноречия не требует.
А нет, Геннадий Петрович молча внимает, идёт на уступки. Всё в поиске компромиссов, значит. Мол, и колбы будут тебе самые новые, и проект твой на всесоюзный конкурс представим, ты не голоси только вот.
И все о той слабости Острикова знали. Все, кому что от старшего научного сотрудника вдруг понадобится, на ахиллесову пяту‑то, раз, и надавят. Геннадий Петрович, столь глубоко постигший механику и сопромат, в простых человеческих отношениях путался и тушевался. Ему куда как было комфортней в окружении книг и приборов. В повседневной работе бок о бок с Самойловым и Глушко, бывших в его подчинении с 55‑го, то есть уже второй год подряд, себя он не находил. Романтику естествоиспытателя убивали они своим бытовым подходом к вещам. Как низко в такие минуты падал авторитет, как стремительно терял значимость каждый кандидат или даже доктор наук их провинциального НИИ «Опыт»!