такое, что никто никогда не забирал, вплоть до ручек и тетрадей. Или шмон проходил как-
то особенно тщательно и долго, или в вашей хате ни с того ни с сего делали подряд
несколько шмонов… Ответ на то, почему камеру «прессуют», по большей части был
прост: «курица» запорола какую-то «бочину». Хотя был и другой вариант — создание
«нерасколовшемуся» подследственному жестких условий, своеобразное воздействие на
его психику, которое в купе с остальными «оперативными средствами» иногда давало
необходимый следствию эффект. Как раз при шмоне именно этот зэк страдал больше всех: это у него что-то пропадало, это у него «находили» что-то запрещенное, подложенное ему
«куркой».
На первом корпусе шмоны проходили несколько иначе. Всю камеру выводили в коридор,
оставив в ней одного из заключенных за старшего. Это делалось для того, чтобы якобы
соблюсти демократические принципы — все, что будет найдено, он должен видеть своими
глазами и рассказать потом всем, что это не подкинули. На самом деле старший
(«смотрящий за хатой») «решал вопрос» со старшим у шмонщиков. В общей хате всегда
было много «неположенного», например, электрическая печка, самодельные карты, иногда
шприцы (не только для наркоманских утех — многие больные кололи себе лекарства) и
разные другие предметы, которых бы камера лишиться не хотела. «Первая семья» или
«братва», как они себя называли, не просто беспредельничала, занимая лучшие места на
нарах, получая оброк с каждого «кабана» и распределяя обязанности в хате. И у них были
свои обязанности — они должны были поддерживать в камере порядок (главного
«смотрящего», как и всех в «первой семье», знали, а иногда и назначали, «начальники», и
до тех, пока не случалось какое-нибудь ЧП, ему позволялось руководить хатой. Понятно, что половина из них «барабанила на «оперетту»). В обязанности «смотрящего» в том
числе входило и умение найти подход и рассчитаться со шмонщиками. «Первая семья»
хранила специальный запас — три-четыре пачки хорошего чая и пять-десять пачек
сигарет, которые «смотрящий» отдавал старшему шмонщику за то, чтобы он и его бригада
не очень сильно шмонали хату. Так оно обычно и происходило — и волки были сыты, и
овцы целы. Но когда тюремное начальство требовало «показателей» для отчетности,
договориться не удавалось и хата «линяла» на все, что было «нажито непосильным
трудом».
Точно так же и мы, бывало, договаривались со шмон-командой, хотя это было намного
тяжелее сделать, чем в общей хате, а сама такая возможность выдавалась только тогда, когда с ними, крайне редко, не было опера.