— Давай. — Говорит мама, я порывисто опускаю руки и гляжу, как Ноа Морт обнимает ее, прижимает к себе и крепко глаза закрывает.
— Прости меня, Джин. — Шепчет он. А она улыбается. Кладет голову ему на плечо, на меня смотрит. На мое бледное тело, которое сливается с окровавленным снегом.
— Расскажи ей, — приказывает Реджина Монфор, стиснув в пальцах плечи Морта. — Я знаю, придет время, ей придется узнать. Расскажи.
Ноа кивает. Поглаживает трясущимися руками ее волосы, закрывает глаза. Я кричу и подаюсь вперед, вытягиваю пальцы и внезапно проваливаюсь в бездонную дыру, тело, как и в прошлый раз, взвывает в невесомости, органы подпрыгивают вместе со слезами, вдруг прикатившими к горлу, и открываю глаза я уже не на дороге в Северной Дакоте.
Я вновь оказываюсь в маленьком, тусклом кабинете Смерти.
ГЛАВА 15. ДИЛОС.
Я молчу. Смотрю на свои руки, широко раскрыв глаза, и не двигаюсь. Не могу. Все в эту минуту становится чужим. Настоящая Ариадна Блэк погибла в аварии вместе с отцом и сестрой. Настоящая Ариадна Блэк должна быть похоронена на Западном Кладбище. Она умерла. Но тогда кто сидит в этом тусклом кабинете? Кто пялится на свои ладони?
Приподнимаю голову, а мужчина смотрит на меня прямым, бесстрастным взглядом. Не думаю, что он сможет сказать мне нечто такое, что стянет раны или уймет боль. Жизнь неожиданно стала удивительно наполненной. Наполненной жгучей виной, из-за которой першит горло, из-за которой горят глаза. Стала невыносимой, безжалостной, изнуряющей.
Я закрываю глаза и невольно обхватываю себя ладонями за талию.
Ты думаешь, самое плохое уже случилось, а потом жизнь делает еще хуже.
— Ариадна, — говорит Морт, и, приподняв подбородок, я замечаю, что мужчина стоит совсем близко. Он касается длинными пальцами худого лица и хмурит густые брови. Его глаза кажутся поразительно знакомыми, и когда я подмечаю похожие черты лица, живот у меня вовсе сводит. Нет. Не могу так. — Я не знаю, что сказать.
— Не знаете? — Я рассеяно смотрю на Ноа.
— Я не мог поступить иначе. И Джин не могла.
— Реджина Блэк.
— Я хотел бы сказать нечто такое, что успокоит тебя. Но я не умею.
— Да, не умеете, — растеряно поднимаюсь и взъерошиваю волосы. Внутри горит нечто неконтролируемое, горячее и колючее, отчего подкашиваются ноги, взвывает все тело. Я ничего не понимаю. Я не могу ничего понять. — Почему?
Ноа молчит. Выпрямляется и смотрит на меня пристальным, понимающим взглядом, от которого становится еще хуже. Отворачиваюсь и горблю спину, покачиваюсь слабо и измотано, будто бы сил во мне больше не осталось.