– Напужали тебя волки? – ласково пробасила Матрена. – Напужали нашу красавицу. Чуть не съели невесту! Хорошо, отец с матерью снарядили холопов с колотушками да топорами… Теперь долго жить будешь.
– А Путилушка пищали снарядил да показал дуракам, как стрелять огнем. А то ведь постреляли бы вместо волков башки свои дурьи.
– Верно, Путила тебя, доченька, и спас, – подтвердила Василиса. – На дворе три волчьи шкуры висят.
– Мясо Мухтару кинули, так что завыл, что завыл!.. – подала от дверей голос Парашка. – Боится волка-то, и живого, и мертвого…
– А после сожрал? – вопросила Василиса.
– Сожрал, – подтвердила Парашка. – Аж рычал, как жрал.
– Так чего ж ты, щурбан, баешь не к месту? Иди передай, чтоб пироги несли, – распорядилась Василиса. – Даром, что ли, всю ночь черемуху парили? Мы с Матреной до третьих петухов глаз не сомкнули, глядели, чтоб мука да ягоды со двора не ушли.
Пироги с черемухой любила Феодосья, для нее оне и были затеяны. Черемуху и калину с осени запасали у Строгоновых корзинами. Сушили в печи, а коли осень стояла золотая, то и на вольном воздухе, приставив девчонку гонять птиц. Затем сухие ягоды перемалывали в жерновах в муку. Мешки с ягодным порохом хранились в особом коробе. И коли случалось Феодосье проходить мимо приоткрытого кладезя с ягодными коробами, то она непременно заходила туда и стояла, страстно вдыхая сладкий дух. С вечера черемуховая мука по распоряжению Василисы была заварена в горшках кипятком, залеплена крышками и уставлена в глубь печи, где и парилась до превращения в душистую начинку для пирогов. Тесто было также затворено после возвращения с вечерни, так что к трем часам ночи оно выходило и было готово совлечься с обсыпанными колотым сахаром ягодами.
– Сейчас пироги поспеют, – погладив дочь по косам, проворковала Василиса. – Для тебя нарочно затеяли с черемухой.
– Когда же вы успели? – благодарно промолвила Феодосья. – И меня искали, и пироги творили?
– Да что ты, чадце? Тебя мы еще прошлой ночью с Божьей помощью обнаружили, да в дом внесли. Это вторая ночь пошла, как ты в беспамятстве, – Василиса всхлипнула и утерла слезу. – Вся горела, вся жаром пылала, как скирда.
– Вторая ночь? – охнула Феодосья. – Аз две ночи и весь день в одре пролежала?
«Как же Истома лютый мороз перенес? Жив ли? А что как его уж освободили? Где же он голову приклонил? Али в лесу? Волки да медведи… Волки! Что не привиделись ей в ночи его глаза? Что как серые разбойники его задрали?»
– Кабы ты лежала! Металась, что полохало, боялись, скатишься, тело свое белое зашибешь, весь пол вон овчинами устлали. Сегодня под утро только и угомонилась, – драматическим голосом протрубила Матрена и, словно учуяв мысли Феодосьи, припомнила: – Да все шумела: «Волки… волки…»