— Это что за цветы? — громко спросил Лапидус.
Бабушка не ответила, на дворе вновь громыхнуло, только чуть тише — видимо, черный каток пошел дальше.
Лапидус попытался вспомнить, что это могли быть за цветы. Он помнил, что были цветы, называвшиеся «анютины глазки.» А еще был «львиный зев». А еще «метиолла». Но все это были для Лапидуса только названия, которые он слышал то ли пятнадцать, то ли восемнадцать лет назад, когда ему было то ли семь, то ли восемь лет.
— Это была метиолла, — сжалившись, сказала бабушка.
Лапидус опять потянулся к журналу.
«…и тогда все — вся наша семья — выходили на открытую веранду, садились в плетеные соломенные кресла и молча глядели в сад, ощущая дурманящий запах этих цветов и слушая, как кричат ночные птицы. На свет же летели бабочки, их было множество…»
Дальше страница была оборвана. Лапидус опять посмотрел на начало и опять прочитал название: «Индилето».
Имя и фамилия автора отсутствовали.
Зато целой было начало следующей страницы.
— Дождь, кстати, почти кончился! — сказала Лапидусу бабушка, когда он вновь начал читать.
«О стекло бьются бабочки, кажется, что именно сегодня их несметное множество…»
Три строчки стерты так, что прочитать их невозможно.
Лапидус поймал глазами очередную строку: «Я листаю старые журналы, старые, старые, более чем пятнадцатилетней давности…»
— Ты помнишь, когда умер дед? — внезапно спросила бабушка.
— Помню, — ответил Лапидус.
— А я?
— Помню, — тем же тоном проговорил Лапидус.
— А зачем ты сюда пришел? — спросила бабушка.
— За мной гонятся, — сказал Лапидус, откладывая журнал.
— Кто?
— Не знаю, но они хотят меня убить…
— Ты не стал дочитывать рассказ?
— Он тут не весь, наверное, мыши обгрызли…
— А за что они хотят тебя убить?
— И этого я не знаю, — сказал Лапидус темноте.
— Ты останешься?
— Мне надо домой, — проговорил тихо Лапидус, — мне надо в город…
— Что там дальше, в журнале? — спросила бабушка.
Лапидус начал читать вслух последние необорванные строчки: «…помню, все я, оказывается, помню — мать и отца, бабушку и дедушку, своего брата, всех, кто стал тенями, что отбрасывает сейчас на стены лампа «летучая мышь».
— Спасибо! — сказала бабушка и добавила: — Мне пора.
— Мне тоже, — ответил Лапидус, бросил журнал на кушетку, взял фонарь и вышел из дома на крыльцо.
На небе не было никаких следов тяжелого черного катка, по небу опять легко плыли облака. Белесые, стертые, растушеванные, почти что прозрачные. Все остальное было нежно–голубым, таким нежно–голубым, что Лапидусу опять стало трудно дышать.
Фонарь бессмысленно горел в руках у Лапидуса. Лапидус посмотрел на него, потом на небо, потом опять на фонарь.