– Этот человек, – жестко сказала она, – без разрешения проник в мою личную опочивальню. Неважно, какими мотивами он руководствовался. Убейте его, брат, – вонзите кинжал прямо ему в сердце за его чудовищную наглость!
– Он вам ничего не сделал? – спросил Морэй.
К этому времени в опочивальню уже вошли Мэйтленд и сэр Джон Мелвил с женой. Внезапно комната оказалась полна народу.
Морэй взял королеву за плечи и встряхнул.
– Он вам ничего не сделал?
– Он никому из нас ничего не сделал, – твердо сказала Мэри Ливингстон. – Шастеляр – сумасшедший. В тот чулан с берега ведет лестница, и он пробрался по ней в опочивальню, потому что обезумел от любви к королеве, верно, Ринетт?
Ко мне подбежал Сейли, и я взяла его на руки и прижала к груди. Меня трясло.
– Да, – промолвила я, понимая, что Мэри Ливингстон хочет помочь королеве, стараясь успокоить ее уязвленное самолюбие и спасти ее гордость, по крайней мере, в глазах посторонних. – Он обезумел от любви к королеве.
– Убейте его, – повторила королева. Теперь она уже плакала злыми слезами.
– У вас есть что сказать в свое оправдание, месье поэт? – грозно спросил Морэй.
Я еще крепче прижала к сердцу Сейли и затаила дыхание.
Наверное, Шастеляр решил, что к нему отнесутся снисходительно, если сочтут сумасшедшим. Возможно, он полагал, что сможет смягчить ее негодование. Как бы то ни было, он сказал:
– Да, я люблю ее. Она прекраснее любой богини. Я сам не свой от любви.
Морэй презрительно фыркнул.
– Посадите его под замок, – сказал он. – Завтра утром мы отвезем его в Сент-Эндрюс и водворим в тюрьму. Я не желаю больше ничего слышать о том, чтобы убить его, сестра. Его будут судить.
Стража увела Шастеляра.
Я тотчас начала обдумывать план, как увидеться с ним в тюрьме.
Королева все плакала и плакала. Мужчины, растерявшись от ее слез и внезапно осознав, что на ней надета только лишь ночная рубашка, поспешили вон из опочивальни. Мэри Ситон начала читать католические молитвы, перебирая четки, и протестантка леди Морэй даже ничего не сказала. Мэри Ливингстон то и дело подавала королеве надушенные носовые платки и подогретое вино, смешанное с сахаром и пряностями.
Я стояла, держа на руках Сейли, и строила планы.
– Марианетта, – произнесла наконец королева.
Все замерли. В комнате наступила мертвая тишина.
– Да, мадам? – отозвалась я.
– Убирайтесь. И не возвращайтесь, пока мы вас не позовем.
Я ответила:
– Да, мадам, – и молча вышла из опочивальни.
На следующий день сразу после завтрака королева и ее свита отправились в Сент-Эндрюс. Шастеляра увезли еще раньше – как я слышала, в цепях, – а я последовала за ними в обозе вместе с Дженет, Уотом и Сейли. Из фавора я внезапно попала в глубочайшую немилость; теперь даже конюхи избегали говорить со мной. В Сент-Эндрюсе королеву встретили очень тепло и поселили в большом и уютном доме на Саут-стрит, принадлежащем богатому купцу.